Николай Полунин - Цербер
Внимание привлек неяркий блеск, которым отливали стены. Коснулась ближайшей. Не может быть.
Стены каюты-комнаты были из гладкого металла. Пальцы ощутили холод и неясный... звук? шорох? звон?
Она осмотрела также и пол, и, взобравшись на скамью, которую было невозможно отодвинуть от стены, потолок. Точно такие же. Полированная металлическая поверхность без стыков и соединений, в углах плоскости переходят друг в друга плавно, округленно, как бы перетекают.
Опираясь пальчиком с острым ноготком на темную поверхность стола, Елена Евгеньевна выкурила сигарету, а затем осмотрела другие детали обстановки. Толстенький матовый штурвальчик на двери, конечно, не подался. На постукивание костяшками пальцев и даже серебряным брелоком дверь и стены отвечали глухо и неприятно. Большой стол мог складываться вдоль и опускаться на блестящих штангах, что еще более усиливало сходство с корабельной каютой. Маленький угловой пюпитрик тоже был складным. На уровни груди в стенках по углам обнаружились небольшие отверстия, забранные темной сеткой, как и осветительные в потолке. Из угловых шел едва уловимый поток воздуха.
"Кондиционеры?"
Сиденья - мягкие, вроде банкеток, обтянутые серым материалом. Материал не новый. Впрочем, хороший.
"Камера, голуба моя, камера. Но не тюремная. Невозможно тихо. Абсолютно как-то".
Выкуривая вторую сигарету, она даже не нервничала. Когда стало совсем нечего делать, промерила свою камеру вдоль и поперек. Получилось двадцать четыре ступни на тринадцать. Не согласившись с несчастливым числом, прошла поперек еще раз, не приставляя плотно пятку к мыску - вышло двенадцать, это ее удовлетворило. Она просто ждала.
Снаружи в дверь постучали. Так воспитанный человек просит разрешения войти. Штурвальчик повернулся.
- Здравствуй, Андрюшенька, солнце мое. Имею претензию к администрации. Почему нет санитарных удобств? А если бы я писать захотела? Или какать? У тебя неважный вид. Я случайно не в Лефортове? За что меня сюда?
Странно, он был без кейса. Дверь за ним сразу же прихлопнулась, и штурвальчик повернулся, Елена Евгеньевна не преминула отметить это.
Андрей Львович взъерошил себе волосы, подбородок положил на переплетенные пальцы, локти упер в колени:
- Надоело мне все, старуха. На пенсию хочу. Никакой радости от жизни не ощущаю.
- Андрей... Как мне понимать все это? - Она обвела рукой каюту-камеру.
- О, это очень интересная история. Ты находишься в знаменитой "железной комнате". Выполнена из особой марки стали, несколько корпусов один в другом, промежутки заполнены специальными пластическими компаундами. Черт его знает чем, я сам не знаю. Не имеет контакта с внешним миром. Освещение, регенерация воздуха - от внутренних аккумуляторов. Она вообще мобильная, ее можно перемещать. Эта - наша. Аналогичная использовалась, да и сейчас, наверное, для чего-нибудь используется в Вашингтоне. Считалось, что гарантирует полную конфиденциальность бесед. Соображаешь, чьи зады здесь сидели? "Железная", конечно, не "черная", - засмеялся чему-то. - С молотка пошло все - и государственные тайны тоже.
- А ты подбираешь?
- Почему нет? Да и ей уж лет десять как не пользуются.
- Меня решено держать здесь? - решительно спросила Елена Евгеньевна.
- Что значит, держать? Ты мартышка разве?
- Андрей, я не об этом спросила. Если надо работать, я готова. Нет изволь отправить меня домой.
- Если надо - ты готова, говоришь... - Андрей Львович пробарабанил пальцами по краю стола. - Лена, давай прекратим хитрить друг перед другом. Вокруг тебя развернулась активность... подозрительных лиц. То, что у тебя произошло с Михаилом, называется просто: акт вербовки. И не смотри на меня так. Тебе пора свыкнуться, что это - наша действительность. Твоя и моя. Я ничуть не сомневаюсь в искренности твоих чувств к нему, но подумай, иначе он просто был бы плохим работником. Чьим, откуда - еще не знаю. Это выясняется. А физическое влечение... прости, Лена, но для этого давным-давно изобретены фармакологические препараты...
- Андрей, прекрати. - Краска поднималась у нее от груди к щекам, и она чувствовала это. - Прекрати, или я дам тебе пощечину.
- Что пощечину, мне самому себе физиономию набить хочется. Я позволил себе увлечься чисто научным интересом, а есть еще и прагматический, утилитарный, и им руководствуются те, кто может очень хотеть заполучить твой "Антарес". - Уже мой?
- Хорошо, наш, оговорился, извини.
- Ты им подчинен?
- Я никому не подчинен. Просто есть люди, с мнением которых я вынужден считаться. Они дают мне возможность работать и жить, остальное я делаю сам.
- Твои слова о какой-то вербовке нелепы. Ты совсем перестал верить в простые человеческие чувства?
- В простые - перестал. А с Михаилом Александровичем я готов встретиться. Теперь даже более, чем раньше.
- С каким Михаилом Александровичем?
- Твоим... ты не знаешь? Хорошо же вы познакомились.
"Миша, - подумала она, - и все. И мне хватило. Или я действительно дурочка? Мне и теперь ничего не надо, просто чтобы быть вместе, чтобы была воля и синяя страна. Неужели я хочу слишком много?"
- Ты хочешь, чтобы я передала ему? Ты меня отпускаешь? Да, Андрей?
- Не сейчас, - сказал он. - Передадут без тебя. Да и ты не под арестом. Поживешь немножко тут, там дача, наверху. Эту штуку, - постучал по стенке, перевезли сюда, когда все строилось, а надобность в ней уже отпала. Все равно нам надо работать по программе, так что ж...
- А ты смелый, Андрюша. - Елена Евгеньевна провела по столу, за которым прозвучало столько высоких разговоров и перебывало столько бумаг с записанными судьбами стран и людей, как их понимали те, кто говорил и подписывал, и что на самом деле не имеет никакого отношения к истинному положению вещей. - Не боишься, что я выйду отсюда по собственному желанию, не просясь?
- Попробуй, - просто сказал он. - В данный момент рискую один я. Михаила твоего я пока только охранял. Теперь ищу.
- А когда найдешь?
- Предложу взаимовыгодную сделку.
- Ты негодяй, Андрей. Я не держу на тебя зла, но теперь уйди. Я должна подумать. Уйди и не смей запирать меня, а то никакая "стальная комната" всем вам не поможет, ты и сам это понимаешь.
Он вышел, не произнеся больше ни слова, а она не посмотрела в его сторону. Потянула дверь на себя до упора, повернула штурвальчик по часовой стрелке. Раздался едва слышный щелчок.
Вновь присела за стол, положила на него руки ладонями вниз. Закрыла глаза. Капля пота скатилась по ложбинке меж бровей. Прошла минута. Другая.
или вечность
Елена Евгеньевна широко открыла глаза, и теперь в них были растерянность и испуг. Вытащила сигарету, но не смогла закурить.
