Павел Молитвин - Наследники империи
Бокам рассказывал, что империя виделась отцу огромным полем, исчерченным сетью дорог, по которым бесконечной чередой идут караваны с товарами. Не с данью, которую победители взимают с побежденных, а с солью, медью, тканями и лесом — всем тем, что одна провинция может предложить другой в обмен на необходимые ей меха, железо, хлопок, мед и камень. Дороги, как кровеносные сосуды, должны пронизывать тело страны, взаимовыгодная торговля по мысли Мананга — приносить доходы неизмеримо большие, чем подати и поборы, которыми Базурут рассчитывает наполнить имперскую казну. В чудовищного кровососа, огромного отвратительного паразита — чахлаба — грозил превратиться Ул-Патар, если бы Хранителю веры удалось провести в жизнь свои реформы. Защитником и строителем следовало стать Повелителю империи, если намеревался он следовать по стопам Мананга.
Когда-то, слушая наставника Виндухука, Баржурмал уснул, и приснился ему крепко запавший в память диковинный сон. Он видел бегущих по широкой, мощенной серыми плитами дороге золотолапых муравьев, размерами с человека. Каждый из них, следуя по своим делам, тащил на рубиновой спине тяжко груженную корзину, и каждый оставлял на каменных плитах тонюсенький золотой след. Они шли, шли и шли, а потом появился отец, кативший перед собой, подобно жуку-навознику, небольшой шар. Вот только шар этот был из золота и, касаясь оставленных муравьями следов, поглощая их, становился все больше и больше… И, несмотря на воспетые всеми поэтами походы, снискавшие Манангу славу великого воителя, именно катящим золотой шар жуком-собирателем представлялся он с тех пор Баржурмалу, который как-то раз, не удержавшись, поведал об этом Вокаму. Сын рабыни страшно боялся своего великого отца, слывшего щедрым и великодушным Повелителем, и ничуть не страшился «тысячеглазого», при упоминании имени которого высокородные бледнели и менялись в лице. Тогда-то Бокам, единственный раз в своей жизни, обманул доверие будущего яр-дана: он пересказал его сон Манангу. Правда, узнал об этом Баржурмал значительно позже, и, кстати, от самого же «тысячеглазого». По его словам, Повелитель тогда очень смеялся и впервые сказал, что если Предвечный не пошлет ему других сыновей, он признает сына рабыни яр-даном, а затем и наследником трона Эйтеранов. Отец исполнил обещание и на смертном одре провозгласил своим восприемником Баржурмала, хотя слышали его слова всего несколько человек. Впрочем, даже если бы Мананг записал свое завещание золотом в «Книгу Наследников», Хранитель веры и кое-кто их высокородных не преминули бы оспорить его, ссылаясь на предсмертную волю Шак-Фарфагана. Однако, что бы они ни говорили, дело, разумеется, было не в том, что Баржурмал — сын рабыни. Согласись он с тем, что золотых муравьев надобно убивать и перечеканивать на монеты, хотя бы и с его, сына рабыни, а не Базурута профилем, но никак не охранять и не строить для них мощенные камнем дороги, они бы, вероятно, признали сына рабыни Повелителем империи…
Задумавшись, Баржурмал не заметил, как танцовщиц сменили жонглеры, а затем фокусники, выпустив изо рта струи огня, принялись показывать трюки с большими пестрыми платками, свертывая их в кульки, из которых извлекали затем всевозможные безделушки. Высокородные начали скучать, пора было сделать перерыв перед тем, как перейти к заключительной части празднества, и яр-дан подал знак Цубембу.
Пронзительно запели звонкоголосые, свернутые в тройное кольцо трубы, и фокусников как ветром сдуло. Высокородные стали подниматься из-за столов, потягиваясь и оправляя парчовые одеяния, среди которых нет-нет да мелькали желтые халаты служителей Кен-Канвале. Этих, казалось бы, Баржурмал должен был особенно ненавидеть, ибо это их стараниями началась в Чивилунге резня, за которой последовало восстание, унесшее больше жизней, чем все завоевательные походы Мананга, вместе взятые. В конечном счете Богоравный, как доподлинно было известно яр-дану, выиграл значительно меньше битв, чем утверждали столичные рифмоплеты и те, кто превыше всего почитал умение размахивать боевым топором. Отчеты, хранящиеся в казначействе, неопровержимо свидетельствовали, что задолго до начала похода Мананг принимался унавоживать золотом земли, которым, согласно его планам, надлежало войти в состав империи, и лишь когда возросшие благодаря щедрой подпитке колосья наливались соком, двигал войска к границам соседей. А тогда уже достаточно было погреметь мечом о щит, чтобы
созревший плод сам упал в руки «непобедимого завоевателя».
Однако в настоящий момент яр-дан не испытывал ненависти даже к желтохалатникам, ибо не ведали они, что творили. Подобно высокородным, служители Кен-Канвале были уверены, что если в провинциях вспыхнут восстания, достаточно будет просто вывести из них имперские гарнизоны и забыть о том, что земли эти входили в состав Махаили. Им, не видавшим Чивилунга, невдомек было, что «кус, проглоченный империей, можно выблевать теперь только вместе с внутренностями». Речь «тысячерукого» Мурмуба не отличалась изысканностью, зато говорил он всегда именно то, что хотел сказать, и превратно истолковать его слова не удалось бы даже двуязыким ярундам.
Баржурмал отыскал взглядом Уагадара, поднимавшегося по лестнице на верхнюю террасу, и отметил, что на ней уже стоит Пананат. Бешеный казначей ожидал, похоже, от толстопузого жреца какой-то пакости и не особенно доверял соглядатаям, приставленным Вокамом к ярунду, представлявшему на этом торжестве Хранителя веры. Что ж, может, это и к лучшему, лишняя пара глаз, особенно таких, как у Пананата, не помешает. Яр-дан вспомнил предсказание имперского казначея о том, что Базурут отозвал часть гарнизонов из провинций, и нахмурился, вновь подумав о том, что высокородные, поддерживая Хранителя веры, играют с огнем, погасить который будут не в состоянии. Но неужели этот слепец не понимает, что, выводя в столь неподходящий момент гарнизоны, он по существу подстрекает провинции к бунту, приглашает их вгрызться в тело империи?..
Баржурмал одернул себя, мысленно повторяя зарок до конца пиршества не думать о грядущих бедах, и, поднявшись с похожего на трон кресла, направился к группе высокородных, игравших в напольный цом-дом.
— Яр-дан, правду ли говорят, будто ты оставил в живых Хах-Хараота? Преградившая ему дорогу высокая девушка была хороша собой, но вспомнить ее имени Баржурмал, как ни напрягался, не смог.
— Да, я помиловал его.
— Но ведь это он убил Маскера? Говорят, он был самым кровожадным из всех предводителей кочевников? Почему же ты пощадил его? Кстати, меня зовут Сильясаль. Из рода Спокар, — девица многообещающе улыбнулась.
