Александр Рыжков - ФБР
— Твоя душа сгорит в адском пламени.
— Может быть, — Дядя Афанас принялся пощипывать бородку и философски глядеть куда-то вбок, сквозь стену, что ли. — Это при условии, если оно существует. Хотя душа существует, это факт. Она сидит между сознанием и подсознанием. Нечто вроде передаточного звена. Когда копаюсь в чужих мозгах — постоянно на неё натыкаюсь. Бесполезная вещь, телепатическим воздействиям не поддаётся. Хотя, если копнуть глубже, то в этой эфемерной части мозга и заключается секрет психокинетии. Именно через неё в окружающий мир выплёскивается наша психосила. Ну, так мне кажется. А вообще, Говард, вот что я тебе скажу…
КВАУ, КВАУ, КВАУ, — завизжала сирена.
— Бляха, что за херня! — Дядя Афанас был застигнут врасплох.
Секундами позже он мчался по коридору катакомб. Оставив меня пристёгнутым к стене в сырой камере с тусклым красным освещением. Расчётливый сукин сын не забыл захлопнуть металлическую дверь в камеру и провернуть засовы.
До боли знакомая трель автоматных очередей едва слышно просачивалась в мою камеру. Неужели кто-то вмешался в гениальные планы Афанасия Михайловича Махно? Какая жалость…
А вот и первые крики раненых…
Надеюсь, кричат приспешники Дяди Афанаса.
Затишье.
До того тихо, что слышен тревожный стук собственного сердца. Если бы я только мог вырваться из заточения! Самое страшное, я не помню, как оказался здесь. Мы прилетели по указанному козлобородым адресу, я посадил флаер в районе заброшенной стройки, по наставлению Махно припарковался на первом этаже многоэтажки возле старенького такси системы «Волга-2113». А дальше… Дальше мой разум затуманился. И я очнулся здесь.
Проклятые телепаты.
Нет, в бредовых изречениях Махно есть какие-то рациональные зёрна. Несчастный Горгорот, который оказался пенсионером-учителем Светки, к примеру. Дурят нас, как пить дать. Дагонцы ли, чупакабры ли, люди ли. Но дурят! Не договаривают всего. Хотя это не упраздняет того, что Горгорот хладнокровно убил Боно. Да и психокинеты далеко не паиньки. В достижении своих корыстных целей они ни перед чем не останавливаются. Идут по головам простых людей, порою и по их трупам. Они считают себя сверхлюдьми. В некотором роде они и есть сверхлюди. Но это превосходство вредоносно для нашего общества. Яркий пример — всё тот же Дядя Афанас. Он очень умело забивал мне голову тоннами лжи вперемежку с крупицами правды. Разобраться что правда, а что обман — непосильная задача.
Подсказывает мне сердце, не обошлось без его участия в теракте в главном здании ОБООП!
Мысли, мысли, мысли…
Когда ты скован, окружён полумраком и тишиной, остаётся только размышлять…
Тишина разлетелась на мелкие кусочки дикими воплями вперемежку с нарастающим тарахтением автоматического оружия. К гулу бойни примешивалось и характерное жужжание электропистолетов и лазеров. А резкий хлопок и лязг металла о бетон говорил лишь об одном — в ход пошли гранаты…
Звуки боя то усиливались, то затихали, то были слышны совсем близко, то становились едва различимыми.
С каждой секундой мне становилось всё хуже от понимания своей беспомощности. От того, что я не в силах что-то поменять. От того, что я пристёгнут к стене, как пришпиленный булавкой ничтожный таракан. Мне хотелось кричать от невыносимого зуда своей никчёмности. Но закричать не хватало духу. Я долбанный трус, вот кто я! Молчаливое терпело, боязливый слизняк, забившийся в раковину. О Господи, Вэньг, Светка и их подруга всё-время-забываю-её-имя! Разве они могут выжить в развернувшейся ужасной бойне?
Это были худшие минуты моей жизни. Минуты? Или часы? Чёрт, время потеряло какой либо смысл…
Несколько раз я слышал шаги в коридоре за стеной камеры. Один раз кто-то остановился у металлической двери. Рука дёрнула ручку, от чего сердце учащённо застучалось где-то глубоко в моём анусе. Но замок не подвёл. Ключ от двери, полагаю, находился у Дяди Афанаса. Кто бы то ни был за стеной, но он не стал упорствовать и ушёл. Так и не обнаружив меня, чтобы всадить в череп с десяток маленьких свинцовых смертей.
Совсем близко раздалось быстрое шлёпанье ботинок о пол. Кто-то убегал. И в этого кого-то разрядили добрую обойму. Животный крик от резкой, убийственной боли, сопровождаемый глухим звуком вгрызающихся в плоть пуль и осыпающихся бетонных осколков. Не хотелось бы мне оказаться на месте этого парня…
Быстрые шаги отдалялись.
Вскоре я остался наедине с тишиной.
По крайней мере, рядом никто больше не проходил и не стрелял в беглецов.
Звуки сражений прекратились.
И я осознал, что лучше бы мне быть на месте того неудачника. Уж лучше подохнуть от огнестрельных ранений, чем медленно высыхать, прикованным к стене.
Ни воды, ни еды.
Самая жуткая смерть, которую можно себе пожелать.
Интересно, я сойду с ума до того, как откинусь от обезвоживания?
— Сиреневые розы, прекрасные апельсины, золотые фонтаны и зелёные фазаны! — я не знаю, сколько времени прошло с момента последнего выстрела, когда я начал визжать, как резаная свинья. Знаю только, что ещё не свихнулся. Просто принялся выкрикивать первое, что попадалось на ум. Мне хотелось, чтобы крики услышали. Хотелось, чтобы злобный палач пришёл и облегчил мои страдания. Хотелось умереть быстро и, по возможности, с минимальной болью. — Ля-ля-ля! Мы везём с собой кота! Светка! Ли! И как там тебя, девка! Все мы мёртвые уже! Что-то не так! Вот тебе, дружок, пятак! Сижу я в темнице сырой, пристёгнутый к стенке ментяра младой! Ох, долбанный клоун, ох радости перст, отрежь ты мне яйца, ублюдочный ферзь! ФБР! ФБР! ФБР! Фармацевтика долбанных бережных рук! Отпили себе свой загнутый сук! Ля-ля-фа, эти ноты, ля-ля-фа, эти жмоты, ля-ля-фак, чтоб вы сдохли!
Я так вопил, что и не услышал шагов в коридоре.
Но вот ручка металлической двери зашевелилась, и я замолк. По ту сторону камеры раздался звон. Словно кто-то поднял с пола связку ключей. Вот и в замочной скважине что-то лязгает. А вот уже и засовы поворачиваются. Медленно. Очень медленно.
Я старался держаться достойно.
Встречаем мы смерть только один раз в жизни. Так давайте же встречать её так, чтобы не было потом стыдно…
Правда, мои опухшие руки предательски тряслись. Дышать я стал очень часто — каждый вздох мог оказаться последним… Сердце… Оно уже давно превратилось в перепуганную птицу, бьющуюся о стенки коробки живодёра. Я был на грани обморока и держался из последних сил. Хотелось заглянуть палачу в глаза. Глупое желание, конечно. Предсмертная прихоть, если угодно.
Дверь отворилась с мерзким скрипом петель.
— Вота где ты, предателя, — своим махровым китайским акцентом произнёс Чан Вэй Кун. Его щеки, бронежилет и правая штанина были выпачканы кровью, левый глаз заплыл, левая рука свисала с плеча, как хлыст.
