Сергей Малицкий - Легко (сборник)
Нас теперь двое. Петьку мы отправили в штаты, где он будет учиться, а значит, избежит участи быть счастливым россиянином и, быть может, погибнуть за это счастье на чеченской или еще какой войне. Ритка собирается к нам с ответным визитом. Хочет показать дочкам Россию. Это будет где-то в октябре. Сначала они посетят Иерусалим, после Афины или Стамбул, а затем Москву. Я боюсь встречи. Дина говорит, что Кирилл зарабатывал на эту поездку полгода. Кирилл не приедет. Он теперь занимается Петькой.
В связи с переездом деятельная соседка Евдокия Ивановна исчезла из моей жизни. На прощание она перекинулась несколькими словами с Диной, после чего сказала, что теперь за меня спокойна и попросила подарить ей что-нибудь на память. Я подарил кофейные турки. Зачем оставлять шлюпки, если сжигаешь корабли?
Верка больше не приезжает по субботам, зато каждый день звонит по телефону Дине, и они говорят о чем-то по полтора часа. Пашка наконец-то расписался с Наташкой, но свадебного торжества не было по причине округления невесты. С ее родителями все наладилось. Куда бы они делись? Он подарил им новенькую «десятку», которую они прозвали «калым», и теперь собирается подарить внуков. Тетя Нина счастлива. Пашка приезжал в прошлые выходные знакомить меня и Дину со своей женой. Она копия Ритки, только черненькая и беременная. Наташка смотрела на меня восторженными глазами как на существо из запредельного мира, а Пашка курил, вздыхал и молчал.
Я писатель. Дина пристроила мои повести в толстый журнал, организовала какую-то номинацию и теперь ругается с редакторами по телефону насчет книжки. Ничего. Доберется и до издательств. В этом я не сомневаюсь. Еще она хочет ребенка. Я не знаю.
Алексея больше нет. Неделю назад я поехал в свою квартиру за осенней курткой. Дина дала денег на такси. На проспекте Жукова я увидел на светофоре знакомый «пассат» и «быка» за рулем. Машины тронулись, «пассат» резко пошел вперед, я высунулся из окна и заорал, что было сил: «Минус»! «Бык» сгорбился, «пассат» вильнул вправо и врезался в фонарный столб. Мы остановились. Я выскочил из такси и подбежал к машине. За рулем был Алексей. Из уголка рта вытекала струйка крови.
— Дурак, — прохрипел Алексей, — я же не умею водить.
Что-то звякнуло. В собирающейся толпе вскрикнула женщина. Я нагнулся и поднял с асфальта выпавший или выброшенный Алексеем ключ с заводным кольцом. Засвистела в отдалении милицейская сирена.
— Ну, мы едем или будем смотреть? — тронул меня за плечо подошедший водитель такси.
Я приехал в старую квартиру как оглушенный. Поздоровался на площадке с Евдокией Ивановной, зашел внутрь, надел куртку, вышел. Подошел к двери Алексея, вставил ключ, повернул. Дверь открылась. Пустые стены и пол, усеянные обрывками плакатов и картона с буквами: «М», «И», «Н», «У» и «С». Никакой мебели. Только гора книг в углу. Фрейд, Юнг, Кант, Гегель, Ницше, Павлов, Соловьев и еще какие-то имена неизвестных мне авторов поблескивали золотым тиснением из-под пыли. Сверху лежал мой журнал. Я взял его в руки и увидел, что закладка по-прежнему на первой странице, а дальше никто не открывал и не читал, потому что оставленное Веркиным Серегой засохшее пятно варенья на месте, и склеенные страницы по-прежнему не разорваны. Вот и все. И это оказалось ложью или почти ложью, что, собственно, одно и то же. Я вышел на улицу и выбросил ключ в мусорный бак.
26Прошел еще месяц. Мы приехали в Шереметьево встречать Ритку и ее дочек. Мы — это я, Дина и Верка. Точнее Дина, Верка и я. Дина и Верка сидели впереди, а я сзади. Дина управляла машиной, изредка оборачивалась и тревожно поглядывала на меня. Верка все время старалась поддержать прерывающийся разговор и то и дело подмигивала мне сердито левым глазом. Я молчал.
— Чего ты молчишь? — спрашивала меня Верка.
— Не хочу отвлекать водителя во время движения, — отвечал я.
Дина улыбалась и слегка отклонялась назад, подставляя для поцелуя правую щеку. Я нагибался вперед и послушно целовал ее. Она такая замечательная, моя Дина.
К самому входу нас не пустили. Мы оставили машину на стоянке и пошли на первый этаж. Я тащил здоровенный букет цветов и чувствовал себя законченным идиотом. Риткин самолет уже прибыл. Встречающие столпились у прозрачной перегородки, но никого еще не было.
— Сейчас увидим живых американцев, — засмеялась Дина.
Я всучил цветы Верке и пошел прогуляться. Посередине зала раскинулись книжные лотки. Моих книг на них не было. «Пока», — сказал я про себя. Что-то знакомое привлекло мое внимание. Какое-то движение. Походка. Жест. Я сделал два шага в сторону и увидел в зеленом коридоре таможни ди-джея. Он уже сунул документы в карман, закинул на плечо яркую сумку, обернулся и встретился со мной глазами. Метров двадцать разделяло нас. Я замер. Он тоже. Прошли несколько томительных секунд. Наконец оцепенение сошло с него, он улыбнулся, щелкнул каблуками, отдал мне честь и, раскинув руки и изображая самолетик, исчез за границей моей родины.
— Минус, — еле слышно прошептал я.
— Вадик! — закричала мне в ухо подбежавшая Верка. — Ты чего здесь застрял? Выпускают уже!
Она потащила меня за собой, и я оказался в толпе, окружившей узкую змейку людей, выходящих из зоны таможенного контроля и отыскивающих глазами встречающих. Дина прижала дрожащими руками цветы к побледневшим губам. Верка смахнула с щеки набежавшую слезу.
«Что я здесь делаю»? — подумал я.
— Вон! Вон они! — закричала вдруг Дина, мгновенно наливаясь слезами.
— Где?! Где?! Я не вижу! — заплакала Верка.
5 марта 2000 года
Всячина
На крыше церкви росли березы и трава. Березы шелестели на ветру, а траву никто не косил. К концу лета она выгорала от жары и свешивалась с гнилой кровли желтыми клоками. Мальчик выходил на засыпанную мусором деревенскую улицу и рисовал церковь на альбомном листе. Он пробовал стать художником.
Церковь не получалась. Наяву она была серо-красной, стройной, высокой, пусть и безголовой, а на листе кривой, несуразной, неправильной. Мальчик переключался на деревья, но и деревья выходили кривыми и несуразными. Впрочем, они такими и были. Клонились пышными кронами к дороге, словно им сослепу чудилась узкая деревенская речка. Речка текла на другом конце улицы. Улица упиралась в речку, превращаясь у последних домов в грязную и зеленую страшную помойную яму. Но грязь уходила куда-то в землю. Речка текла сама по себе. В ней была чистая вода с пескарями и коричневый крупный песок. В самом глубоком месте вода доходила мальчику до пояса, поэтому на речку он мог ходить купаться один. За речкой снова стояли дома, за домами раскинулся сельский парк с деревянной сценой, потом маленькое поле, конюшня, снова поле, заросшее тростником озеро, за озером монастырь. В монастыре была школа и детский дом. За монастырем начинался лес. В лесу скрывалась больница, какие-то другие деревни и речки, и даже рыбхозовские пруды рыбхоза, в которых нельзя было рыбачить, но всего этого, кроме больницы, мальчик никогда не видел, поэтому почти не думал об этом.
