Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)
А Березкин подошел тем временем к письменному столу и принялся внимательно разглядывать Черного Мыслителя.
Если вы помните, при общей хроноскопии стен хостинской сокровищницы мы увидели на экране тень, державшую в опущенной руке кольцо; хроноскоп по каким-то причинам оказался неточен: в руке у Черного Мыслителя была золотисто-черная восьмерка, как бы опущенная до земли.
- Неужели-эмблема торгового дома...-не очень уверенно начал было Березкин.
- Едва ли,- тотчас возразил Брагинцев.-Такие детали, как черта, надвое рассекающая восьмерку, - не мелочь! Кроме того, клеймо Хачапуридзе вырезано на нижней плоскости постамента...
- Цепь тогда...
- По-моему, это единственно правдоподобное толкование, - кивнул Брагинцев. - Цепь или цепи, которые приковывают мыслителей к земле, не дают им взлететь к небу... Наверное, Белый Мыслитель держал такую же восьмерку в левой руке.
Я достал из ящика письменного стола пакетик с металлическими обломками и протянул его Брагинцеву. Он извлек из верхнего кармашка тонкий пинцет, плоскую лупу в обычной черной оправе и склонился над пакетом.
- Обломков недостаточно, чтобы восстановить восьмерку, - сказал Брагинцев. - Но обратите внимание, что обе восьмерки были совершенно одинаковыми, обе комбинация черного и золотого цвета...
- Одни и те же цепи связывают мыслителей и в Африке, и в Европе, высказал я предположение. - Всюду одно и то же, и всюду мыслители рвутся к небу.
- Я согласен с вашей догадкой, - сказал Брагинцев. - Но кто же автор этой отчаянно смелой по тем временам идеи?.. Вы знаете, методом исключения можно выделить пять-шесть ученых-гуманистов, мысливших таким образом..,
- Вероятно, но мы с Вербининым склонны дождаться письма Мамаду Диопа, сказал за меня Березкин. - Не будем запутывать и без того запутанную историю.
Глава шестнадцатая
и последняя, в которой проясняются все неясные вопросы этого сложного затянувшегося расследования и бросается общий взгляд на затронутые проблемы с высоты африканской мечети в городе Дженне
Березкин был по-своему прав. Раз письмо уже послано, то проще дождаться письма, а потом, если потребуется, начинать какие-либо дополнительные изыскания.
Но рассуждать так, как мы, могли только люди, уже давно приобщившиеся к расследованию загадки Мыслителей и-что тоже немаловажно-уже успевшие устать.
Иное дело - Брагинцев, впервые увидевший проблему во всем объеме. Отнюдь не понуждая нас к этому, сам он, великолепно зная историческую литературу и приняв к сведению результаты хроноскопии, произвел кое-какие сопоставления и быстро пришел к выводу, поразительному по своей простоте и логичности (позднее он подтвердился).
Должен сказать, что раскрытие тайны Хостинского клада сблизило нас с Брагинцевым, он как-то сразу вошел в круг наших близких знакомых, чего, к сожалению, не произошло с Петей.
Брагинцев счел нужным рассказать Пете, кто и когда нашел Хостинский клад, и рассказ Брагинцева почему-то произвел на него тяжелое впечатление,
Петя приехал, долго сидел у меня и настойчиво возвращался в разговоре к прошлому Брагинцева. В конце концов я сказал ему, что тема эта сама по себе меня мало волнует, а история жизни Брагинцева-замечательная и поучительная. Почувствовав, что я целиком на стороне Брагинцева,. Петя ушел.
Недели через две Брагинцев рассказал, что его ученик стал вести себя как-то странно, а на самого Брагинцева на факультете теперь смотрят чуть ли не как на героя детективного романа, и впервые за последние годы он вдруг почувствовал себя на факультете неуютно.
- Пустяки это все, впрочем, - сказал Брагинцев, но мне подумалось, что он старается успокоить и себя, и меня. - Хуже, что у Пети с дипломной работой не ладится. По-моему, у него пропал к ней интерес.
Вскоре пришло письмо от Мамаду Диопа.
Оно пришло в тот день, когда мне с утра позвонил захлебывающийся от восторга Березкин и прокричал в трубку, что у него родился сын. Оно пришло в тот день, когда моего. сына принимали в пионеры, а мы с женой ждали его дома, и я вспоминал далекий день середины тридцатых годов, когда в пионеры принимали меня, а отец и мать ждали моего возвращения... И потому, что уже давно нет в живых отца, и потому, что сам я искренне удивляюсь, когда меня на улице называют "молодым человеком", а сын стоит на торжественной линейке перед Мавзолеем, - по всем этим причинам настроение у меня было и светлое, и грустное. И совсем уж неожиданно оказалось созвучным этому сугубо личному настроению письмо Мамаду Диопа, письмо, позволившее почти реально ощутить величие и бесстрашие человеческой мысли, преемственность подвига, на который сознательно шли и идут мыслители разных стран и народов.
Да, мы узнали имя человека, вдохновившего ювелира на создание скульптурной группы, и узнали имя араба, доставившего Белого Мыслителя из Венеции в Дженне. Мохаммед аль-фаси и Мамаду Диоп нашли в Рабатской королевской библиотеке рукописи, прояснившие всю историю, - рукописи, кстати, хорошо известные арабистам, но теперь зазвучавшие по-новому.
Письмо Мамаду Диопа подвело итог нашим изысканиям. Но уже через несколько дней после получения письма мы с Березкиным покинули пределы своей страны, миновали
Париж и очутились в Африке... А потом наступил такой момент, когда мы увидели медленно вырастающий на горизонте город Дженне, город, прочно владевший нашими мыслями, и событие это произвело и на меня, и на Березкина такое глубокое и сильное впечатление, что по-новому озарилась для нас вся история Мыслителей...
Вот почему, нарушая хронологическую последовательность, я временно умалчиваю о содержании письма и прошу вас мысленно перенестись на берега Черного континента.
"На берега"-в точном смысле слова, потому что наблюдения, которыми я хочу сейчас поделиться, поведут нас от побережья в глубь материка.
Итак, мы с вами на улицах Дакара, крупнейшего города Западной Африки. Жарко и сухо. Солнце висит над головой. На центральных улицах-густые деревья, и черная тень от них лежит на мостовой, на тротуарах. Много машин, велосипедов. На тротуарах, в тени деревьев, сидят торговки с детьми за спиной, спят нищие. В стороне мечети с квадратными минаретами, в сторону крытого рынка, увешанного рекламами французских торговых фирм, тянутся вереницы слепых и калек. Удивительно много их в Дакаре, и вид слепцов с мальчиками-поводырями невольно вызывает в памяти картины нидерландского художника Питера Брейгеля Старшего... Он жил и работал в шестнадцатом веке, том самом, который интересует нас, и, пожалуй, только слепцы и калеки, собравшиеся в стольный портовый город со всех концов страны, заставляют вспоминать в Дакаре средневековье... В основном же город современен - современен его прекрасно оборудованный порт, современны застроенные белыми небоскребами центральные кварталы и фанерными домишками-окраины... Вместо Дакара я мог бы назвать какой-нибудь другой портовый город - Конакри или Рюфиск, например; они однотипны. Это всамделишная неподдельная Африка, но Африка последнего столетия, не дающая никакого представления о более отдаленном прошлом, о шестнадцатом веке в частности.
