Надежда Первухина - ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕВСТВЕННИЦА
– Угм,- согласился я. Очень значительным тоном согласился.
– Только я в толк не возьму,- задумчиво говорила Государственная Девственница,- когда именно ты догадался, что я Производная не той Функции? А?
– Пожар… - прохрипел я. Что-то голос мне стал отказывать. Вино, наверно, было холодное слишком.- Ты предлагала устроить пожар в поселении, чтобы избавить поселение от жаб. Пожар - это немилосердно. Ты не подумала о том, что с жабами сгорят и люди, и дома… Как по-настоящему называется твоя функция?
– Функция!
– Да, извини, ошибся, Функция. Так как?
– Функция Разрушения. А я - ее Производная - тоже ношу иное название. Не Великая Милость. А Великая Жестокость.
– Я так и понял.
– Я знала, что ты догадливый, Верзила. За догадливость ты мне и нравился.
Я хотел спросить: «А что, теперь уже не нравлюсь?»- но вместо этого задал совсем другой вопрос:
– Но как же государство Вибути… Как же эта их легенда о Белой Птице? О завете? О Великой Милости, посылавшейся в племя в разные времена? Ведь было двенадцать Государственных Девственниц - до тебя! Они-то творили милость?!
– Они - да. Потому что были Производными Функции Милосердия. А я - нет, как ты уже понял.
– Я понял… Только одно еще непонятно: как Функция Милосердия могла смениться Функцией Разрушения и этого никто не заметил?!
– А люди вообще мало что замечают,- бросила Фаина-Фенька.- Они ненаблюдательны. Ты вот, например, до сих пор не заметил, что я тебя действительно отравила.
– Фигушки,- сказал я хрипло.- Еще как заметил. Ноги уже отнялись. Сколько у меня еще времени осталось?
– Как раз столько, чтобы выслушать до конца мою историю.- Производная Жестокости вплотную приблизила свое лицо к моему.- Потому что ты был прав. Добро и добряки хотят остаться безымянными и безвестными. А вот то, что им противопоставлено в мировом раскладе… Нам хочется иметь имя и известность перед тем, как окончательно уйти в Линейность.
– Смерть?
– Ха. Смерть хоть что-то предполагает. А Линейность не предполагает уже ничего. Поэтому я хочу рассказать тебе все, перед тем как ты уйдешь в свою смерть. Кто знает, может быть, там ты будешь вспоминать обо мне - о странной сущности, изломавшей мир из одной своей прихоти к Разрушению.
– Зачем тебе нужны доноры? - с трудом ворочая языком, спросил я. Ниже пояса у меня совершенно не было тела.
– Терпение, мой друг! - воскликнула Фаина-Фенька и снова начала преображаться. Теперь она выглядела зрелой красавицей постбальзаковского возраста.- Терпение, и ты все поймешь… Все очень просто. Я слабею.
– Как?
– Видимо, я допустила какую-то ошибку в своих расчетах, и у меня быстрее положенного стал расходоваться жизненный ресурс. А возможно, я просто потратила на разрушение России больше энергии, чем следовало бы…
– А на фига тебе было разрушать Россию? - спросил я.- Что, это какой-нибудь коварный замысел ваших небесных функций, фу, черт, Функций?!
– Нет, не замысел. Просто эксперимент хотела поставить - смогу я за очень короткое время могучую державу превратить в жалкое подобие государства? Вот и все.
– Придется тебя опечалить. Ты - не первый такой экспериментатор.
– Верно,- согласилась Государственная Девственница.- Но у меня получилось быстрее всех. А это маленькая, но победа. Что ты на меня так смотришь? Руки уже отнялись? Ах, ты все про этих доноров! Да питаюсь я ими. Вот и все. Их эмоциями, силой, энергией, разумом и целомудрием. Они ведь девственны, у них ничего еще не растрачено. Это такой заряд мощи, ты не представляешь! Правда, они уже сильно ослабели, но, думаю, со временем я найду им замену. Я ведь еще не закончила своего бытия! Я еще собираюсь облагодетельствовать собой немало…
Я перестал ее слышать. Она говорила, лицо ее менялось, представляя собой череду невероятно красивых слайдов, но мне уже было все равно. Я хотел закрыть глаза.
Не закрылись.
Что-то во мне стукнуло в последний раз и замерло.
И стало темно и безразлично.
А потом появился свет.
Это был тихий свет, славный такой уютный свет, глядя на который хотелось почему-то помолиться… Через некоторое время я понял, что это горит огонек в стеклянной лампаде, висящей на тонких цепочках перед каким-то неясным, потемневшим иконным ликом.
А еще я понял, что жив и тело мое хоть и неохотно, да повинуется мне. Понял, что я лежу на жесткой, пропахшей табаком постели и вокруг меня - маленькая комната, освещенная только светом лампады.
Потом скрипнула дверь - тоже тихо и уютно (а может, это у меня со слухом какие неполадки? Может, дверь на самом деле гремит, как тонна листового железа, а лампадка эта по сиянию - мегаваттный прожектор?!).
Но нет, ощущения меня не подвели. В комнату вошел человек, обычный пожилой мужичок, а не какой-нибудь громила.
– Очнулся? - прошептал мне мужичок.- А я знал, что очнешься. И слава богу.
– Какому богу? - спросил я.
– А это ты сам решай,- непонятно ответил мужичок.- Ты меня не бойся. Это я - здешний повар. Мне задание было от Ее Милости - яду подсыпать во все кушанья, когда ты обедать будешь. С Ее Милостью, значится. Ее Милость-то, известно, яды не берут, а ты, значится, должен был помереть. А раз ты должен был помереть, то, значится, чем-то ты Ее Милости неугоден. А раз так - надо тебя оставить в живых. Вот как я рассудил.
– Мерси,- сказал я вяло.- А что ж тогда вы подсыпали вместо яду?
– Так я яду-то насыпал,- бойко ответил мужичок.- Чтоб Ее Милость какого подвоха не заподозрила. Лошадиную дозу буквально. Вишь, как тебя свалило. Но хитрость в том, что на всякий почти яд имеется противоядие. Как и на этот. Так что только тебя вынесли в мусорный блок, к печке, я тебя и перехвати. И к себе. А мусорщики - свои ребята, они не донесут. Вот. А тут я тебе противоядие-то сразу в глаза и уши закапал, ты и отошел помаленьку. Как себя чувствуешь?
– Ничего… Вроде.
– А к примеру, не тянет ли тебя сейчас, гм, на бабу?
Я прислушался к себе и с удивлением понял, что да, тянет.
– Это хорошо. Верный признак того, что яд окончательно из организма твоего ликвидирован. Но с бабой придется погодить.
Это меня несколько разочаровало. Я почему-то возымел мечту, что ради дальнейшей поправки моего здоровья милосердный здешний повар немедленно предложит мне какую-нибудь терапевтически живописную подружку… Ладно, проживем и так… Есть вопросы понасущнее секса.
– Товарищ повар…- сказал я.
– Степан меня зовут,- заявил тот.
– О! - изумился я.- Так мы тезки. Слушай, друг Степан, а зачем я тебе понадобился? Мог ведь на меня, гм-м, противоядие и не тратить.
– Ты прости, тезка,- сказал мне повар Степан.- Но дело есть у меня к тебе. Деликатного свойства.
