Айзек Азимов - ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ (антология)
Уже засыпая, он вспомнил о Нойс.
Ему снилось, что он заседает в Совете Времён и, положив на стол скрещенные руки, глядит вниз на маленького, крохотного Финжи, а тот, дрожа от страха, выслушивает приговор, обрекающий его на вечное Наблюдение в одном из неизвестных Столетий где-то далеко-далеко в будущем. Харлан сурово читает беспощадный приговор, а справа от него сидит Нойс Ламбент. Вначале он её не заметил, но теперь он всё чаще и чаще искоса поглядывает на девушку, и в голосе его уже нет прежней уверенности.
Неужели её никто не видит? Члены Совета смотрят куда-то вдаль, и только Твиссел улыбается Харлану, глядя сквозь Нойс, словно её не существует.
Харлан приказывает ей уйти, но слова застывают у него на губах. Он хочет оттолкнуть её, но руки наливаются свинцом, и он не в силах поднять их.
Финжи начинает смеяться… громче… громче…
…И вдруг он понимает, что это смеётся Нойс.
Харлан открыл глаза и несколько секунд с ужасом глядел на девушку, прежде чем вспомнил, где он находится и как он сюда попал. Комната была залита ярким солнечным светом.
— Вам приснилось что-нибудь нехорошее? — спросила Нойс. — Вы громко стонали во сне и колотили по подушке.
Харлан промолчал.
— Ванна готова. И одежда тоже. Я принесла вам приглашение на сегодняшний вечер. Как странно снова вернуться к прежней жизни после такого долгого пребывания в Вечности!
Её словоохотливость встревожила Харлана.
— Надеюсь, вы никому не сказали, кто я?
— Ну что вы, конечно, нет.
Конечно, нет! Финжи должен был позаботиться о такой мелочи и сделать ей внушение под наркозом. Но Вычислитель мог посчитать меры предосторожности излишними. Ведь он находился в «тесном контакте» с нею.
Эта мысль была ему неприятна.
— Я прошу вас как можно реже беспокоить меня, — раздражённо проговорил он.
Нойс нерешительно посмотрела на него и вышла. В мрачном расположении духа Харлан принял ванну и оделся. Предстоящий вечер не сулил ему особых развлечений. Ему придётся избегать разговоров и держаться как можно неприметнее. Большую часть вечера он проведёт, «подпирая стенку» в каком-нибудь дальнем углу. Но от его глаз и ушей не должны будут ускользнуть ни один жест, ни одно слово.
Обычно он не задумывался, какую цель преследуют его наблюдения. Ещё на школьной скамье он усвоил, что Наблюдателю не полагается знать, зачем он послан и какие выводы будут сделаны из его донесений. Любые размышления приводят к предвзятым идеям; любое знание автоматически искажает видение мира, и никакие попытки сохранить объективность ему уже не помогут.
Но сейчас неведение раздражало и беспокоило. В глубине души Харлан был уверен, что наблюдать нечего и что Финжи в каких-то своих целях просто вертит им словно куклой.
Свирепо посмотрев на своё объёмное изображение, воссозданное Отражателем на расстоянии вытянутой руки, он пришёл к выводу, что яркие, тесно облегающие одежды делают его смешным.
Харлан уже заканчивал завтрак, принесённый ему роботом, когда в комнату ворвалась Нойс Ламбент.
— Техник Харлан, — воскликнула она, задыхаясь от быстрого бега, — сейчас июнь!
— Не называйте меня здесь так, — строго предупредил Харлан. — Ну и что с того, что сейчас июнь?
— Но ведь я поступила на работу… — она нерешительно замялась, — туда в феврале, а это было всего месяц назад.
Харлан сдвинул брови.
— Какой теперь год?
— О, год правильный.
— Вы уверены?
— Совершенно. А что, произошла ошибка?
У неё была раздражающая манера разговаривать, стоя почти вплотную к нему, а лёгкая шепелявость (свойственная, впрочем, всем её современникам) делала её речь похожей на лепет очень маленького и беспомощного ребёнка.
Харлан решительно отстранился. Его не возьмёшь кокетством.
— Никакой ошибки нет. Вас поместили в этот месяц, потому что так надо. Фактически вы всё это время прожили здесь.
— Но как это может быть? — она испуганно посмотрела на него. — Я ничего не помню. Разве я раздваивалась?
Пожалуй, Харлану не следовало бы так раздражаться. Но как он мог объяснить ей существование микроизменений, вызываемых любым передвижением во Времени, которые меняли судьбу человека без существенных последствий для Столетия в целом. Даже Вечные порой путали микроизменения с Изменениями Реальности.
— Вечность знает, что делает. Не задавайте ненужных вопросов, — произнёс он с такой важностью, словно сам был Старшим Вычислителем и лично решил, что июнь самый подходящий месяц в году и микроизменение, вызванное скачком через три месяца, не может развиться в Изменение.
— Но ведь я потеряла три месяца жизни, — не унималась Нойс.
Харлан вздохнул.
— Ваши передвижения во Времени не имеют никакого отношения к вашему биологическому возрасту.
— Так я потеряла или не потеряла?
— Что именно?
— Три месяца жизни.
— Клянусь Вечностью, женщина, я же вам ясно говорю, что вы не можете потерять ни секунды. Это невозможно. — Последние слова он почти прокричал.
Нойс испуганно отступила назад и вдруг захихикала:
— Ой, какое у вас смешное произношение! Особенно когда вы сердитесь.
Она вышла.
Харлан растерянно смотрел ей вслед. Почему смешное? Он говорит на языке пятидесятого тысячелетия не хуже любого Наблюдателя в их Секторе. Даже лучше.
Глупая девчонка!
Он вдруг обнаружил, что снова стоит у Отражателя, глядя на своё изображение, а изображение, нахмурив брови, глядит на него. Разгладив морщины на лбу, он подумал: «Красивым меня не назовёшь. Глаза маленькие, подбородок квадратный, уши торчат».
Никогда прежде он не задумывался над такими вещами, но сейчас ему неожиданно пришло в голову, что, наверно, приятно быть красивым.
Поздно ночью на свежую память Харлан дополнял записанные им разговоры своими заметками. Как всегда в таких случаях, он работал с молекулярным фонографом, изготовленным в 55-м Столетии. Это был маленький, не больше мизинца, ничем не примечательный цилиндрик, окрашенный в неброский тёмно-коричневый цвет. Его легко было спрятать в манжету, карман или подкладку в зависимости от стиля одежды или же привесить к поясу, пуговице или браслету.
Но, где бы и как бы он ни был спрятан, имея его при себе, можно было записать свыше двадцати миллионов слов на каждом из трёх его молекулярных уровней. Крохотные наушники и микрофон, соединённые с фонографом волновой связью, позволяли слушать и говорить одновременно.
Вслушиваясь в каждый звук, произнесённый за несколько часов «вечеринки», Харлан диктовал свои заметки, которые записывались на втором уровне. Здесь он описывал свои впечатления, давал пояснения и комментарии. Позднее он воспользуется этим же фонографом, чтобы на третьем уровне записать своё донесение в виде сжатой квинтэссенции фактов и комментариев.
