Алексей Бессонов - Концепция лжи
Артюхин проглотил свою порцию и, прищурясь, подцепил вилкой кусочек индейки. Брови его сдвинулись к переносице.
– Третья сила, – утвердительно произнес он. – Хорошо, спасибо и на этом. И вы не знаете, на чьей стороне она играет?
Леон молча дернул плечами. Артюхин поднялся, хлопнул его по спине и подмигнул, вытирая салфеткой губы.
– Спасибо за беседу. Мне уже пора, извините.
– Я думал, мы посидим, – удивился Леон.
– А на часы вы смотрели?
Глянув на циферблат висевших на стене часов, Макрицкий изумленно захлопал глазами – казалось, они провели за столом не более получаса, а между тем… темп беседы, казавшийся ему довольно быстрым, на самом деле выходил… текучим. Что за черт? Он посмотрел на бутылку – от литра осталось меньше половины.
– Мне пора, – повторил капитан. – И кстати, не забудьте, что там, – он поднял кверху палец, – вам должны…
Я слишком многое понял, сказал себе Леон, когда закрыл дверь за своим неожиданным гостем. Поэтому и время летело с такой непостижимой скоростью. Я понял, но думать об этом буду еще долго. Чертов опер!
Глава 5.
От коньяка, допитого в одиночестве вчера вечером, немного кружилась голова. Леон постоял под душем, выпил чашку мятного чая с горячими булочками, оперативно доставленными сервисным лифтом его фешенебельного жилого комплекса (всегда приятно знать, за что ты платишь кучу денег!), и, посмотрев в окно на серое полуденное небо, решил, что самым разумным будет добраться до «Тип-топа» и выпить стаканчик белого в компании какой-нибудь из официанток – в это время посетителей еще наверняка нет, не тот здесь район, чтобы в субботу утром кафешка изобиловала жаждущими опохмелиться.
Он надел темные клубные брюки, свитер и кожаную куртку с меховой опушкой: в Москве Леону всегда было холодно, даже в июле он иногда мерз в кителе, жалея, что по летней форме нельзя накинуть легкое офицерское пальто. Вышел на минуту на балкон. Пахло сыростью, палой листвой, и еще со стороны Садового Кольца несло слабо уловимым сложным ароматом, навеки поселившемся во всех крупных мегаполисах мира. В Токио, в Мехико, в Париже и Лондоне этот запах был, конечно, индивидуален, но все же везде, куда б ни заносила его судьба, Макрицкому казалось, что огромные скопища людей, толкущиеся на ограниченных пространствах среди камня и пластика, порождают один и тот же мерзко-назойливый невидимый туман, намертво въедающийся в подсознание.
Леон вышел на бульвар, посмотрел на очень прилично одетую бабушку с совочком в руке, выгуливающую жирного и ко всему безучастного спаниеля, и подумал, что тащиться до бара пешком ему совсем не с руки. К счастью, большинство из немногих идущих по проезжей части машин составляли такси: он поднял руку, и к нему тотчас причалил желтый «Емеля» с шашечками вдоль борта.
– Вперед, – сказал Леон водителю. – Тут недалеко, немного не доезжая парка.
Таксер не ответил ничего, лишь горько мотнул головой: сейчас даже в центре было не слишком много работы.
В заведении действительно находились лишь двое посетителей, по виду бизнесмены средней руки, славно погулявшие вчера вечером. Они сидели за дальним столиком и, вяло переговариваясь, правили здоровье зубровкой под жаркое с грибочками.
– Привет тебе, о Ольга, – деланно простонал Леон, усаживаясь на высокий табурет за стойкой.
– И тебе привет, хохол, – понимающе улыбнулась барменша, пышнотелая блондинка в съехавшем на ухо кокошнике. – Давненько тебя таким не видали. Соточку прикажете? Балычку?
– Издевается, стерва, – вздохнул Макрицкий в сторону. – Мне, касатка, не беленькой, а белого. И двести для начала, а там посмотрим.
Ольга, усмехаясь, нацедила ему из бочки бокал «Совиньона» и придвинула блюдечко с кусочком обжаренного хлеба, на котором лежала шпротина.
– Дай сыру, – обиделся Леон, – что я тебе, купчина из-под лавки – килькой зажирать?
– Вот и ехал бы себе в Офицерское собрание. Смотрел, кстати, вчера новости?
– Какие? – двинул бровью Леон.
– Да по всем лентам твои друзья из Роскосмоса выступали… всенародное обсуждение этичности присоединения к Договору вашему, все такое, шурум-бурум.
– Какие друзья?
– Ну начальство твое, знаю я, какие? Надо оно мне… И медиа-министр, что ли, с ними… Обсуждать, говорят, надо, в прямом эфире что-то там такое.
«Ах черт, – понял Леон, отхлебывая из бокала, – значит, зашевелился Григорян! Выходит, Коровин действительно приволок ему нечто этакое, что уже стоит выносить на обсуждение. Интересно… надо будет посмотреть обязательно.»
– Пускай обсуждают, что хотят, – махнул он рукой. – Дообсуждались уже.
– А у нас тут сидели вчера… трое, – наклонилась к нему барменша, – так все про металлургические биржи спорили. Чуть не подрались – один говорит, акции продавать надо, пока совсем не обесценились, другие ему – нет, они сейчас только вверх пойдут, ничего ты, дескать, не понимаешь. Так он кулаком по столу – и ушел. А они за него платили потом. Да-а… интересный тут народ у нас. Я вот когда в Бутово работала, так там драки каждый вечер были, менты дежурили, весело, в общем. А тут если и подерутся, так потом извиняются. Нет, оно приятно, конечно, только вот девчонки наши – ну, сам знаешь, все сюда хотели, ну, чтобы, типа, кавалеров завести побогаче. А – фигу! Не те тут у нас кавалеры.
– Что ж не кавалеры? – удивился Леон.
– А-а… – Ольга сморщилась и опустила глаза. – Какие тут кавалеры? Импотенты все, от работы своей: зайдет, две по сто выпьет и скорее отсыпаться. Людка, вон. Увольняться надумала: какой, грит, смысл? Зарплата везде почти одинаковая, так в этом болоте замуж не выйдешь, что сидеть? Ты вот, к примеру: кавалер разве? Не замуж, я понимаю, так а вообще, ну, там, погулять с девушкой… дождешься.
Макрицкий сделал большие глаза и пристукнул по стойке опустевшим уже бокалом.
– Выходит, оторвался я от народа, – хмыкнул он.
Ольга налила ему вина и отвернулась, чтобы принять заказ у седовласого господина в дорогой замшевой куртке, который, вздыхая и извиняясь, попросил «графинчик, икорочки порцию и, милочка моя, опяточек с лучком, а то душа не выдержит».
«А и в самом деле, – подумал Леон, – когда я похмелялся в последний раз? Так с ходу и не вспомнишь. Хорошо людям – форму им держать не надо. Пей, сколько душа попросит, и никаких вам боевых тревог посреди ночи. Хотя… разве они когда-нибудь увидят то, что видел я?»
Слушая, как Ольга привычно уточняет заказ, он вдруг остро ощутил: сама мысль о том, что довольно скоро и ему предстоит превратиться в мирного обывателя, ползающего по поверхности родной планеты и знать не знающего о безграничности мира, начинающегося сразу за пеленой атмосферы, кажется жуткой. Будто открывается, скрипя, какая-то пыльная темная дверь, а за ней – затхлое, пропахшее сыростью подземелье, из которого нет и никогда не будет никакого выхода. То ли от вина, то ли от самого настроения сегодняшнего осеннего утра, где-то внутри Макрицкого всплыли туманные, трудно припоминаемые сейчас ощущения детства. Восторг, смешанный с жутью, всегда наполнявший его, когда он мальчишкой смотрел в бездонную черноту украинского неба, колышущуюся светом далеких звезд. Черное небо осталось в прошлом. Вместо него перед глазами маячила сочувственная улыбка уже начинающей расплываться Ольги, которая давно махнула на матримониальные перспективы и всегда готова поболтать с похмельным украинским майором, постепенно забывающим, чего он когда-то хотел от жизни…
