Журнал «Если» - «Если», 1999 № 08
И вот в 1922 году встретились таганрогский слесарь и станочница с фабрики Хаммера. А в 1925 году Всеволод и Маруся поженились.
Мама оставила фабрику, пошла в автодорожный институт и работала одновременно шофером. Папа заканчивал университет и начал работать адвокатом.
Мама закончила автодорожный, а папа, как молодой партиец с безупречным сиротским прошлым, стал председателем Ленинградской коллегии адвокатов. Ему было тогда 22 года.
Остальные многочисленные адвокаты в нэповском Ленинграде принадлежали к царскому прошлому — народ это был тертый, немолодой, но с амбициями. И сомнительный пролетарий в лице моего папы им не очень нравился.
Вот и роман.
Не фантастический, но социальный и, может быть, исторический. Другими словами, я родился в семье лжецов. Разоблачение было не за горами.
Но пока что моя мать, получившая диплом инженера-механика, решила сделать карьеру и откликнулась на призыв партии укрепить молодыми образованными пролетариями и пролетарками высшие кадры Красной Армии. Она легко поступила в Военную Академию Химической защиты имени товарища Ворошилова и закончила ее весной 1933 года, получив звание военного инженера III ранга.
За годы учебы в Академии маму не разоблачили, и она была распределена комендантом Шлиссельбургской крепости.
А вот теперь вы должны согласиться со мной, что наличие мамы — коменданта Шлиссельбургской крепости — важный шаг на пути в фантасты.
Как ни горько, но придется признаться в том, что ни Веры Фигнер, ни Морозова, ни жертв большевистского террора в Шлиссельбурге тогда не было, так как он был складом боеприпасов, а моя мама — военным химиком.
Все документы и большинство фотографий тех лет мама уничтожила. Дело в том, что ни один из ее преподавателей, командиров или просто старших товарищей не остался в живых. Их подписи хранить дома было опасно. А где был папа?
А папа в то время убежал из Ленинграда. Вот почему: в конце двадцатых годов адвокатские зубры, находясь в постоянном конфликте с партийным председателем, стали активно копать под него и искать компромат. С их связями и умениями, они в конце концов раскопали дедушку — так называемого Николая II.
А раскопав, соорудили замечательное партийное дело, и моего папу выгнали с работы со строгачом «За сокрытие белогвардейского прошлого отца».
Здорово придумано? Ведь не скушаешь председателя, сообщив, что его папа — император Всероссийский. А тут все на своих местах. Благо любой русский император — обязательно белогвардеец.
Папу вышибли с работы, и он счел за лучшее сбежать в провинцию.
В Саратове трудился в прокуратуре папин соученик по университету. Он пригрел павшего партийного ангела и сделал его письмоводителем.
И что же происходит?
Папа начинает вторую карьеру.
Дело в том, что вокруг летели головы. Шла коллективизация, индустриализация и чистки. А папа — выпускник университета и свой парень.
Кому-то надо работать?
К 1932 году папа стал прокурором города Саратова, а в следующем году — главным прокурором Средневолжского края. Ему двадцать семь лет. Но он партиец и пролетарий.
В 1933 году началось очередное истребление партийцев и пролетариев в изголодавшемся Поволжье.
Папе какая-то птичка шепнула, что его утром возьмут. Он не стал возвращаться домой, а сел на проходящий поезд и оказался в Москве. Не знаю, где он жил, но знаю, что к нему для обогрева приезжала комендант Шлиссельбургской крепости Мария Булычева. Я был зачат зимой, а осенью 1934 года родился на свет. К тому времени мама ушла в запас, потому что двери в Шлиссельбурге узкие, не для ее живота. Папа устроился юрисконсультом в артель и начал очередную партийную карьеру. Благо ему и тридцати еще не было.
Случайности и закономерности, намеревавшиеся покончить с моими родителями, накапливались с таким упорством, что щель вероятности, сквозь которую я смог пролезть в октябре 1934 года, сошла практически на нет. Впрочем, мама с папой об этом не очень задумывались.
У нас была комната на Чистых прудах, в Банковском переулке. В нее меня привезли из роддома им. Грауэрмана.
В то время все достойные граждане Москвы рождались в роддоме имени Грауэрмана на Арбатской площади.
Еще недавно сквозь узкие окна третьего этажа роженицы выкликали добрые слова своим мужьям, стоявшим на широком тротуаре. Сейчас в роддоме сидит финансовая структура. И никто уже там не родится.
Потом мне купили красное одеяло. И не зря.
В начале декабря 1934 года состоялся мой первый выход в свет.
Меня завернули в это одеяло и понесли на Мясницкую.
По Мясницкой шла траурная процессия. Хоронили невинно убиенного вождя Сергея Мироновича Кирова. Мама поднимала меня повыше, чтобы я мог разглядеть усатого дядю Сталина, который скорбно шел за гробом.
Долго ли, коротко, к 1939 году папа стал главным арбитром Наркомтяжпрома, затем заместителем Главарбитра Союза и через несколько месяцев написал грозное письмо Молотову (оно у меня хранится памятником папиной находчивости), в котором, сообщая, что Госарбитраж СССР уже полгода находится без Главного арбитра, настойчиво просил срочно назначить человека на это место, ибо дальше без начальства невозможно, но умолял не рассматривать его кандидатуру, так как он совершенно недостоин этого высокого поста.
Еще через месяц Молотов подписал указ о назначении папы Главным арбитром СССР, и папа надолго воцарился в доме напротив ГУМа, что важно для дальнейшего рассказа.
Тем временем в нашей семье тоже произошли перемены. Папа стал московским светским львом, полюбил бега, актрис и теннис в Гаграх, а мама трудилась на гражданке, химиком в Институте Экспериментальной медицины. Папа полюбил начинающую актрису Галину Туржанскую, красивую, добрую и инертную шляхетку, которая бросила кино, а папа на ней женился. Мама осталась со мной на руках, но не расстраивалась и через год встретила чудесного человека — Якова Исааковича Бокиника, одессита (точная копия Ильи Ильфа), доктора наук, талантливейшего ученого. Он женился на маме, мы с ним подружились, родилась моя младшая сестра Наташа, а потом началась война, и дядя Яша в первый же день сбежал рядовым в ополчение. Он прошел всю войну и погиб 8 мая 1945 года, когда мы с мамой уже ждали его домой. К тому времени он был начальником химической службы армии, но на беду знал все европейские языки и ездил допрашивать пленных с редкостными языками. 8 мая в Курляндском котле он поехал допрашивать испанского генерала…
В войну мы не долго побыли в эвакуации. Уехали из Москвы в октябре сорок первого, долго-долго тащились в теплушках и выбросило нас — маму, Наташку и меня — в поселке Красный. Бор на Каме, где Мама работала механиком на элеваторе, но вскоре ее друзья, жившие в Чистополе, куда попал Союз писателей, перетащили ее в город, и мама стала там начальником воздушно-десантной школы. В сенях нашего дома стоял танковый пулемет, и я помню, как было сладко лежать за ним, целясь во двор.
