Журнал «Если» - «Если», 1999 № 08
Пожалуй, только такая постановка вопроса может оправдать появление настоящих как-бы-мемуаров.
Напомню о втором выдвинутом мною постулате: о жене, которая меня якобы не понимает и не привлекает как женщина.
Моих книг не бывает в рейтинг-листах «Книжного обозрения», их нет и быть не должно в номинациях «Интерпресскона» или других конкурсов. Фэны не пишут мне писем и не устраивают клубов имени-памяти меня. Очень соблазнительно и утешительно в таком случае полагать, что меня не понимают читатели, что они плохо воспитаны, а критики Ковальчук и Арбитман — недобрые и злобные люди.
К сожалению, долго на такой гордой позиции не продержишься.
Я — представитель определенной категории массовой литературы, я даже не шестидесятник, а семидесятник (явление, в отличие от шестидесятничества, не воспетое и не исследованное). Кстати, именно на семидесятые и восьмидесятые годы падает моя активная деятельность в кино. А ведь мало кто сегодня помнит, что я написал сценарии к дюжине полнометражных фильмов и несметному числу короткометражек. К тому же мне удалось занять пустующую экологическую нишу фантастики для детей, постарше тех, которые уже были обласканы Эдуардом Успенским.
Девяностые годы — годы моего постепенного отхода в тень. Я не совсем пропал из виду, но потускнел настолько, что приходится брать телескоп, чтобы разглядеть.
Обижаться на злопыхательство и непонимание не следует. Есть большая литература, которая переживет свое время. Это литература Булгакова, Стругацких. Есть литература, за пределы своей микроэпохи не выходящая. В ней существуют приятные личности, вроде Столярова, Михайлова, Лукина, Булычева. Есть бездари и литературные бандиты, о которых мы и говорить не будем. Но все мы подобны капустницам — с холодами исчезнем. В будущем теплом сезоне появятся другие бабочки.
Я сейчас подумал, а знаете ли вы, в чем обыденная разница между Стругацкими (или Аксеновым) и мной?
Немыслимо, чтобы журнал «Если» или «Знание — сила» сказал Стругацкому: «Слушай, старик, твой рассказик нам не подойдет, так что выкуй что-нибудь еще»[2].
За последние год-два. в том же «Если» я слышал такие слова. Причем, я убежден, что ко мне в журнале отлично относятся и никаких камней за пазухой не держат. Я вполне допускаю, что сейчас Шалганов или Геворкян, дочитав до этого места, вздохнут и возьмут красный карандаш, чтобы эти лишние слова вычеркнуть.
Так что если этих слов вы здесь не увидели — значит, это Геворкян их вымарал.
И все же я согласился на то, чтобы написать статью «Как стать фантастом», потому что мне интересно субъективно осмыслить эпоху как сумму влияний, родивших определенного цвета мышку.
На этих словах вы можете закрыть журнал, а можете продолжить чтение, стараясь представить себе, могли бы вы, уважаемый читатель, выковать такой же опус.
Если да, вы тоже фантаст.
И последнее, прошу вас, не воспринимайте все мои без исключения слова как чистую правду или попытку сказать чистую правду. Чистой правды вообще на страницах мемуаров не бывает. На страницах лжемемуаров одного из фантастов Страны Советов чистая правда должна быть перемешана с непроверенной информацией и разного рода апокрифами.
К тому же мы будем иметь дело с исторической прозой, которая является самой живой из видов литературы. Я не претендую на создание художественного произведения. Я ничего не буду придумывать. Все факты, которые можно проверить, на самом деле суть факты. Имена — настоящие. События имели место.
Остальное — ложь.
2.Автор, известный также как Игорь Всеволодович Можейко, родился в Москве, в Банковском переулке возле Чистых прудов 18 октября 1934 года в семье пролетариев — слесаря Всеволода Николаевича Можейко и работницы фабрики Хаммера Булычевой Марии Михайловны.
Этим я сделал первый шаг к фантастике, ибо трудно придумать более лживую информацию.
Мой отец родился в Петербурге, в семье среднего достатка. Мой дед работал бухгалтером. Во время первой мировой он переехал в Ростов, а в гражданскую войну его арестовали. Он был похож на императора Николая II, расстрелянного к тому времени в Екатеринбурге. Но мистический образ мыслей ростовских чекистов отказывался верить в гибель императора. Поэтому моего дедушку арестовали как Николая Александровича. Продержали несколько месяцев в тюрьме, но потом убедились, что он все же не император и перевели в лишенцы — как лицо, близкое к императору.
Мой отец, впоследствии человек партийный, боялся встречаться с дедом. И в немногие приезды того в Москву встречала его моя мама. Дед умер в середине тридцатых в Таганроге.
Мой отец разумно ушел из дома, объявил себя сиротой, стал учеником слесаря и как ударник был направлен на учебу в техникум. В 1922 году в возрасте 17 лет отец прибыл в Петербург с хорошей пролетарской биографией, поступил в университет на юридический факультет и трудился в профсоюзе.
Охраняя права работниц, он бывал на фабрике американского капиталиста Хаммера, где делали карандаши и пуговицы. Там он и встретился с молоденькой пролетаркой Машей Булычевой, тоже сиротой из рабочей семьи.
Мама стала пролетаркой тоже не от хорошей жизни.
Полковник Михаил Булычев, преподаватель фехтования в Первом Кадетском корпусе, а затем воинский начальник в Опочке, умер в 1913 году от аппендицита, и девочку устроили на казенный кошт в Елизаветинский институт благородных девиц. После Октябрьской революции институт демократически слили с кадетским корпусом. Всю зиму 1918 года кадеты и институтки обучались совместно.
Разумеется, должность полковника Булычева и подробности жизни в Елизаветинском институте мама вспомнила только в конце 50-х годов. Весной 1918 года здание института потребовалось революционному учреждению, и кто-то сообразил погрузить всех девочек и мальчиков в теплушки и отправить их на юг, на Кавказ. Поехали все, у кого не было родителей или чьи родители на это согласились. То есть почти все воспитанницы и кадеты. До Кавказа не доехали. Их всех по дороге перебили. Чьих рук это дело — мама не знала.
Маму взяла домой ее мачеха, и они бедствовали вдвоем. В двадцатом мачеха умерла, и мама, перейдя в вечернюю школу, пошла работать на фабрику. Она зарабатывала стаж и классовую сущность. А в свободное время со своими друзьями, в будущем знаменитыми нашими теннисистами, мама выступала спарринг-партнершей на кортах. Она меня уверяла, что хватало не только на хлеб, но и на пирожные. Наступил НЭП.
И вот в 1922 году встретились таганрогский слесарь и станочница с фабрики Хаммера. А в 1925 году Всеволод и Маруся поженились.
