Н Шитова - Отступник
Получив топор, он схватил полуметровый кол, размахнулся, воткнул его в живот Цьеву. После мучительной боли, разорвавшей его пополам, Цьев почувствовал почти мгновенное облегчение. Он провалился в глубокий колодец, в бездонную пропасть избавления. Его закачало, закрутило, захолодило сильным, властным, неумолимым потоком, и он догадался: это Шела... Это она встречает его, омывая своей чистой родниковой водой. И Цьев подался на ее зов, закружил, завертел ее, радуясь встрече, плача от счастья и любя...
Он уже не увидел последний взмах руки Пряжкина, сжимающей топор. А Пряжкин ударом обуха топора загнал кол сквозь тело лешонка глубоко в песок, удовлетворенно крякнув, и поспешил на помощь своим пострадавшим.
Не видел Цьев и того, как обезумевшие от ярости люди топтали их тела... Ему это было уже не интересно. Они были вдвоем с Шелой, и они были счастливы.
Убийцы убрались восвояси, выместив на них всю свою злобу, и тела остались лежать на песке у прибрежных кустов.
Теперь эта тихая излучина, этот ивняк и этот песок, впитавший кровь двух юных лешат спустя многие и многие годы все еще будут рассказывать о происшедшей здесь трагедии тому, кто сумеет расслышать язык воды, язык кустарников и речного песка. Вряд ли найдется такой человек. А вот лешие с легкостью поняли бы этот язык и никогда не прошли бы мимо этого места, не оплакав погибших детей... Вот только отыщется ли в этих местах спустя какое-то время хоть один леший?
На берегу лесной реки у излучины долго никого не было. И только через некоторое время на берегу показался человек с перебинтованной рукой. Он выбежал к воде, неловко прихрамывая и пошатываясь. Видимо, он долго пробирался по лесу и шел как раз из разоренного Логова.
Увидев трупы, человек сначала обомлел. Опустившись рядом, он быстро осмотрел мертвых, а когда понял, что все кончено, долго и безнадежно выл, корчась и колотя кулаками по песку. Он никогда не верил в сказания леших про родники и водовороты Нерша и горевал о своих маленьких друзьях, которых больше не было на свете.
Глава 24. Восемьнадцатое июня. После полуночи. Мрон.
Мрон уже давно сидел на прибрежном камне и вглядывался в темную гладь.
- Идем, сынок. Мы должны идти, - сказал ему подошедший сзади Шеп и, не дожидаясь ответа, пошел вдоль берега.
Мрон наклонился к воде и зачерпнул немного ладошкой. Ополоснув лицо, он еще немного задержался, вглядываясь в собственное отражение. Но в темных ночных водах Нерша он видел только свой силуэт. Хотя именно этого ему было вполне достаточно. Он был теперь слишком несчастен, чтобы любоваться собой. Но взглянуть на себя не мешало: а вдруг в последний раз?
- Мрон, что ты там застрял? - послышался озабоченный голос Шепа.
Мрон соскочил с замшелого камня и побежал догонять Кшана и Шепа.
Лешонок пошел рядом со старшими, молча слушая их разговор.
Они шли вдоль реки, иногда останавливаясь передохнуть в зарослях, когда Кшан совсем выдыхался и не выдерживал темпа.
Мрон хорошо понимал, что они кого-то ищут. В другое время он непременно пристал бы к старшим лешакам с расспросами. Но он не чувствовал, что ему хочется что-либо узнавать, особенно после того, что он успел увидеть в Логове. Странная апатия овладела Мроном. Он уже почти не вспоминал о сутках, проведенных им в застенке, не думал о жестоких людях, так грубо и безжалостно учинивших над ним насилие.
Его угнетало то же самое, что и старших: гибель рода. Он был маленький и только наполовину леший, но чувствовал все и страдал он ничуть не меньше своего названного отца. Он видел, как Шеп и Кшан мучаются и переживают.
Поэтому Мрон почти сразу решил, что ему не следует мешать взрослым своими вопросами. Если бы от вопросов и ответов мир становился понятнее и безопаснее, еще можно было о чем-то поспрашивать. Но теперь Мрон почти окончательно уверился в том, что ничего не поправить, все раз и навсегда заведено. И он люто возненавидел весь мир. Точно так же, как всего несколько дней назад он любил все, что его окружало, теперь он ненавидел этот жестокий, кровожадный мир, в котором убивают невиновных и заставляют страдать живых. Все, среди кого прошла жизнь лешонка, были жестоко убиты, а Кшан и Шеп теперь не находили себе места от горя. И Мрон не знал, как ему теперь быть.
Он пытался по-взрослому обдумать случившееся и, может быть, найти оправдание людям. Ведь он помнил о том, кем по рождению является его отец.
Разве могло быть так, чтобы один человек был таким близким, таким любимым и надежным, а все другие его сородичи - настоящими чудовищами?
Отец любил повторять, что в жизни слишком тесно перемешано добро и зло. Но Мрон понимал эти его слова так, что в каждом человеке добро и зло тоже должны быть круто перемешаны. Тогда почему отец был так добр, нежен и заботлив, и почему те, которые вытащили его из ямы, не моргнув глазом, устроили ему пытку? Наверное, Мрону еще долго не удастся научиться размышлять: он никак не находил ни объяснения, ни оправдания тем безжалостным чудовищам.
Мрон проспал пару часов в темной известковой пещерке, и его замучили тяжелые сны. Мрон пытался заставить себя не просыпаться, а бороться с убийцами. Но это у него не получилось. Он проснулся с криком и увидел над собой обезумевшего от тревоги Шепа, а потом в беспомощности долго плакал на его груди. Он был всего лишь малыш. Только с беззащитным малышом зло могло обойтись так жестоко и не понести никакого наказания.
Но самое главное, чего Мрон долго никак не мог себе уяснить: почему Нерш позволил ему, неправильному, неполноценному лешонку остаться живым, и ничем не защитил целое племя добрых, невинных существ, которые никогда первыми не поднимали руку на людей, которые любили Нерш и поклонялись священной реке, вознося ей молитвы?
Хранитель всегда объяснял, что после смерти души леших становятся частью реки, делая священный Нерш еще более властным и сильным. Но неужели же Нерш вдруг почувствовал себя слабым и решил подкрепиться, вобрав в себя сразу столько невинных душ, предав их такой мученической смерти? Тогда какой же он отец лешачьему племени?
Мрон знал, каким должен быть отец. Уж кому, как не Мрону было знать это? У него было целых два отца. Хранителя Шеп звал отцом, потому что так требовали лешачьи обычаи, и Мрон не мог идти поперек них. Настоящего отца он звал папой и знал, что тому совершенно безразлично, как сын его зовет, лишь бы подольше не разлучаться.
И малыш никак не мог представить себе, чтобы один из его отцов был жесток с ним так же, как Нерш оказался жесток к своим детям. Этого не могло быть!
Отец, если он действительно отец и если он действительно всемогущ, должен давать защиту своему ребенку всегда, не глядя на то, насколько дитя оправдало ожидания. А что же получается? Нерш посылает своим детям жестокие испытания и строго следит потом со стороны, как его детишки переносят ниспосланные страдания. Достаточно ли они смиренны? Не ропщут ли? С прежним ли рвением любят и почитают родителя несмотря ни на что? Эта мысль была столь дикой, что Мрон сам испугался. Но хорошенько подумав, он решил, что это самое вероятное описание того, что происходит.
