Алекс Гарридо - Акамие, или Любимая игрушка судьбы
- Уже здесь.
- Оставь нас.
В дверях опочивальни Акамие почти столкнулся с врачом. Тот снова - в который раз - устремил на царевича ожидающий взгляд. Но Акамие покачал головой.
- Тебя звал господин.
На этот раз Эрдани не скрыл удивления. Но напоминать избранному Судьбой противоречило канону, а порошок в нефритовой шкатулке не относился к известным лекарствам, да и к неизвестным тоже. Даже просто как врач Эрдани не мог завести о нем речь. Происходящее было вне его полномочий. И он только покачал головой. Но на этот раз Акамие понял и его ожидание, и недоумение. Смущенный, он опустил голову и торопливо вышел из опочивальни.
Эрдани ничего не оставалось, как приблизиться к ложу больного.
Эртхабадр встретил его взглядом осмысленным и твердым.
- Скоро ли я умру?
Эрдани отрицательно качнул головой. Больной поморщился.
- Знаешь ли ты средство, способное облегчить конец?
- Только ускорив его.
- Пусть. Царю должно уходить с достоинством, а не валяться в ожидании конца, как падаль в ожидании стервятников. Приготовь лекарство, которое поможет мне при свете не замутненного болью разума проститься с сыновьями. Знаешь такое?
- Знаю.
- Каково его действие?
- Оно изгоняет боль и вливает силы, просветляет разум и укрепляет мужество в больном. Но вскоре убивает, ибо по сути своей является ядом.
- Что, если дать его здоровому?
- Действие его будет противоположным. Он убивает, вызывая тоску и обморок.
- Отчего так?
- Оттого что душа больного изнеможена болезнью и поддается обманному облегчению от этого снадобья, а душа здорового чует смерть - и сопротивляется. Отсюда тоска, изнеможение, иссушающая жажда и скорое беспамятство. Известны и другие вещества с подобным действием. Если, например, отваром тирифана полить место, укушенное гадюкой, это успокаивает боль, но если полить им здоровый орган, снадобье вызывает такую же боль, как от укуса гадюки.
- Ты много знаешь, а у меня мало времени, - вздохнул Эртхабадр. - Боль возвращается. Скажи главное: есть ли средство спасения от твоего лекарства?
- Такого нет.
Больной прикрыл глаза. Лицо его исказилось, он окаменел, встречая волну боли. Переждав, он повелел:
- Поторопись составить это лекарство. Пока ты занят этим, пусть пошлют за моими сыновьями. Лакхаараа тоже пусть придет. А теперь позови ко мне Акамие, он будет спасением от боли, пока ты не приготовишь иного. Да смотри - никому ни слова. Это мой последний приказ тебе, лекарь.
- Подойди ты ко мне, нарджис и жемчуг, с тобой первым прощаюсь, радость моя и услада.
Акамие подошел к ложу и опустился на колени. Эртхаана насторожился: кому из сыновей поручит умирающий заботиться о нежном брате, столь прекрасном и столь не подготовленном к жизни свободного и воина, что невозможно оставить его, не поручив братской заботе и попечению. Лакхаараа с непроницаемым лицом уставился в стену. Шаутара просто ожидал своей очереди проститься с отцом, не затевая в уме никаких козней.
- Подай мне вина, - Эртхабадр указал на чашу на столике у ложа, прикрытую драгоценной тканью. Приняв чашу из рук сына, держал ее обеими руками, поставив на грудь. Он закрыл глаза и молчал. Акамие было видно, как от толчков сердца в чаше вздрагивает вино.
- Акамие, - заговорил бывший повелитель Хайра, - выпей со мной эту чашу, ибо не пить мне больше с тобой и не любоваться на тебя.
Увидев выступившие на глазах Акамие слезы, Эртхабадр улыбнулся и ласково прибавил:
- Пей первым. И мне оставь половину.
Акамие взял чашу и прижал губы к ее краю, чуть наклонил. Вино коснулось иссушенных бессонницей и усталостью губ, но горло сжалось от волнения, и с трудом дался первый глоток. Это было то драгоценное вино, которое пили они с царем вдвоем в мирные вечера в Аз-Захре и позже, в Варин-Гидах.
- Так. А теперь дай мне.
Эртхабадр жадно допил вино из чаши и, откинувшись на подушки, удовлетворенно вздохнул.
- Теперь мне легко будет умереть, - и снова улыбнулся Акамие. - Дай мне проститься с другими. Но не уходи.
Акамие прижал руки царя к лицу, подержал их, поцеловал, а потом поднялся и отошел к окну.
- Эртхиа здесь нет. Пусть каждый из вас скажет ему, когда он вернется, что в последний свой час я помнил о каждом из своих сыновей и что любовь моя с ним.
- Подойди ко мне, Эртхаана...
Акамие не слушал, что говорил отец остальным сыновьям. Упоминание об Эртхиа усилило в нем скорбь. Слезы, которые не мог сдержать, покатились одна за другой по щекам. Но не принесли облегчения. Темная, неутолимая тоска поднималась из неведомых до сих пор глубин, заполняя нутро, изливаясь слезами, но не иссякая. Акамие мутило от горя, и воздуха не хватало, чтобы наполнить легкие. Ветви качались за окном, а казалось, что качается сад и небо над садом.
- Я вернусь... - виновато пробормотал Акамие.
Отец проводил его ревнивым взглядом. Когда на пороге Акамие пошатнулся и вынужден был ухватиться за дверную завесу, чтобы не упасть, лицо Эртхабадра вновь обрело умиротворенное выражение.
Эртхаана, стоявший близко к отцу, и видевший все, и понявший смысл виденного, качнулся было в сторону двери, но царь одним взглядом пригвоздил его к месту и запечатал уста. Сейчас из сыновей Эртхаана лучше всех понимал отца. Но и отец понимал его - и не позволил помешать осуществлению своего плана.
- Он устал, - мягко сказал царь. - Он не покидал этой комнаты с тех пор, как я болен. Пусть выйдет в сад. Теперь это неважно. А ты слушай меня, Эртхаана. Еще не твой черед идти за ним.
Кружащий голову ладан, рута, сафлор и цветы пальмы, вкрадчивая амбра и мирра, чей аромат не отпускает и не дает уйти, и ахаб, возбуждающий желания, - вот чем пах светлокосый наложник, когда повис на руках у Дэнеша. И оставалось только уложить его ровнее и закатать в черно-синий ковер. Но мирра заставила глубже вдохнуть - и наполнила, и овладела.
Ашананшеди знал, что так пахнут все живущие на ночной половине и для того так пахнут, чтобы вдохнувший согретого их кожей аромата не отошел и не отпустил от себя, чтобы желал утолить жажду, возрождаемую каждым вдохом.
Ашананшеди знал.
И лишь это знание оберегло его, потому что слишком легким было тело, безмятежно обвисшее на руках ашананшеди, слишком близко вздрагивал от ударов сердца тончайший шелк, сквозь который легко просвечивали розоватые зернышки сосков, слишком тонки были ключицы, слишком гибко запрокинулась шея, но Дэнеш помнил, что этот - один из многих, хоть и единственный, кто оказался слишком близко. Чужая страсть эхом отозвалась в Дэнеше, но ашананшеди легко справился с ней.
Как одинаковы женщины, так одинаковы мальчики, а тот, кто ищет разницы, сам же ее и придумывает. Для утоления страсти равно пригоден и тот, кого не отдают за десять тысяч хайри, и тот, кто подмигнет на базаре в надежде на миску фула и пару мелких монет. Это твоя страсть, и не он удовлетворит ее, а ты сам, так, как сочтешь нужным. Тот, кто носит весь мир в себе, не станет уделять слишком много внимания мелочам.
