Алексей Калугин - Вестник смерти
Завершив осмотр гробницы, Антип окончательно заскучал.
Как-то он спросил у Хорна, сколько лет требуется для того, чтобы овладеть всеми знаниями, которые известны людям, на что Волчатник, усмехнувшись, ответил, что тот, кто хочет знать все, не прекращает учиться всю свою жизнь.
Подобная перспектива вовсе не показалась Антипу настолько уж привлекательной, чтобы отказаться ради нее от всего остального, что могла подарить человеку жизнь.
– А что, если использовать для этого колдовство? – спросил он.
Хорн снова усмехнулся.
– С помощью того, что ты называешь колдовством, можно за достаточно короткий срок загнать в голову человека колоссальный объем информации, – ответил он. – Но на то, чтобы он научился пользоваться всеми этими знаниями, ему не хватит и жизни. Это все равно, как если бы ты взялся читать толстенную книгу, при написании которой были использованы не менее сотни языков. Причем слова на разных языках следовали бы друг за другом вперемежку, без какой-либо определенной системы. Для того чтобы прочитать эту книгу или хотя бы просто понять, о чем в ней идет речь, тебе мало того, что пришлось бы сначала овладеть всеми использованными в ней языками, но еще и нужно было бы выяснять каждый раз, к какому из языков принадлежит то или иное слово. Как ты думаешь, тебе хватило бы жизни на то, чтобы освоить эту книгу?
Антип скептически усмехнулся.
– В таком случае к чему все это?
– Что именно? – не понял его Хорн.
– Стремление к знаниям, которые невозможно постичь в полном объеме?
Хорн озадаченно провел пальцами по шраму на щеке.
– Честно признаться, не знаю, – сказал он. – Но похоже на то, что человек просто не может жить без стремления к чему-то недостижимому. Это не обязательно должны быть знания – цель у каждого может быть своя, но она непременно должна находиться за пределами той области, которая лежит в границах досягаемости.
Похоже, Луконя полностью разделял мнение Хорна по данному вопросу. Бес и Волчатник могли часами сидеть в углу камеры, обсуждая что-нибудь такое, до чего другим не было абсолютно никакого дела. Например, проблему расширяющейся Вселенной. Если их послушать, то можно было решить, что звезды постоянно с огромной скоростью удаляются друг от друга, а ведь для того, чтобы убедиться в обратном, достаточно было просто ночью взглянуть на небо. А в другой раз они заспорили о том, что было, когда Вселенной еще не было. Луконя утверждал, что ничего и не могло быть, поскольку в тот момент не существовало даже времени. Хорн же придерживался мнения, что Вселенная была всегда, только она постоянно видоизменялась, то расширяясь до непостижимо огромных размеров, то сжимаясь в бесконечно малую точку, из которой затем рождалась новая Вселенная.
Даже Брандл, который сидел в сторонке, мерно попыхивая трубочкой, и тот время от времени вставлял какое-нибудь глубокомысленное замечание по поводу обсуждаемой проблемы.
Антип же во время этих бесед по большей части отмалчивался. И вовсе не потому, что ему было нечего сказать. Причина заключалась в том, что, по мере того как один день сменял другой, такой же длинный и скучный, как и предыдущий, он начинал чувствовать, что постоянное присутствие рядом товарищей по добровольному заточению тяготит его. И хотя никто из них не предъявлял парню никаких упреков или претензий, Антип все время ждал, что кто-нибудь припомнит ему, что произошло в лагере янычар и во время последующего бегства. Не желая говорить на эту тему, Антип предпочитал держаться в стороне.
Подобное поведение не могло не вызвать ответной реакции со стороны других временных обитателей гробницы, которые, в свою очередь, тоже начали сторониться Антипа, подозревая, что причина его отчужденности кроется в тех далеко не лестных замечаниях, которые он не так давно делал в отношении представителей рода нечисти. Луконя старался общаться с Антипом как можно меньше и без необходимости даже не смотрел в его сторону. Брандл же попросту игнорировал его присутствие.
Кто относился к Антипу по-прежнему, так это только Волк. Рана от янычарской сабли на его голове, как и обещал Хорн, зажила на второй день после того, как были наложены скобки, и теперь Волк неподвижно, как изваяние, лежал в дальнем углу камеры, вытянув перед собой свои сильные лапы, и немигающим взглядом наблюдал за тем, что происходило вокруг.
Да что говорить о нечисти и Волке, который вообще непонятно кем был, если даже в общении с Хорном пропала былая непринужденность. Антип более не испытывал перед Хорном того панического страха, который погнал его прочь из суразской таверны «Бутылочное горлышко». Наблюдая за Волчатником, он пришел к выводу, что истории, которые рассказывал ему дед о людях из Мира без Солнца, сильно преувеличивают реальные факты. Да, у Хорна была какая-то своя, никому не понятная цель, но при этом он не шел к ней по трупам. Более того, Антипа порою даже удивляло столь трепетное отношение сурового воина, каким представлялся ему Хорн, к чужим жизням. И все же Антип сторонился Волчатника. А тот, в свою очередь, не стремился навязать парню свое общество. Казалось, его вполне устраивало общение с Луконей и Брандлом, с которыми он мог часами беседовать на самые разнообразные темы. Слушая эти их разговоры, Антип мысленно благодарил старого отшельника из покосившегося домика на берегу реки Солмы, отделяющей Великие Степи от Подлунной Империи, за основы тех знаний, которые он ему преподал. Антипу и сейчас было далеко не все ясно из того, о чем говорил Хорн со своими чудными собеседниками, а уж простой сельский парень, каким он был до того, как покинул Устынь, так и вовсе не понял бы в их разговоре ни единого слова. Но, возможно, именно той утраченной простоты и наивности как раз и не хватало Антипу для того, чтобы снова найти общий язык со своими спутниками. То, что прежде вызывало у Антипа неподдельный интерес, теперь настораживало его. В любой случайно произнесенной фразе он искал скрытый смысл. А за каждым действием старался разглядеть его побудительные мотивы. Он и сам не мог объяснить, почему это происходило, но и не стремился избавиться от своих новых привычек, считая, что именно так и должен поступать всякий здравомыслящий человек, стремящийся чего-то достичь в этой жизни. При этом Антип думал не о какой-то конкретной цели, которой у него пока не было, а рассуждал абстрактно, полагая, что при соответствующей настойчивости удача рано или поздно должна ему улыбнуться. Тем более что он обладал уникальной способностью, которой судьба награждала только избранных, – далеко не каждый мог хотя бы просто удержать в руках нож вестника смерти, не говоря уж о том, чтобы использовать его по прямому назначению. Нож, который теперь принадлежал Антипу и который сам он уже считал своей законной собственностью, был создан для того, чтобы убивать. Придя к такому выводу, Антип наконец-то понял, почему он не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу убитых янычар, – за ним не было и не могло быть никакой вины. Винить его за то, что совершал нож, который он просто держал в руке, было бы все равно что судить пчелу за то, что у нее есть жало, которое она вонзает в каждого, кто попытается прикоснуться к ней. Тот, кто совершает убийство, не испытывая ненависти или злости по отношению к своей жертве, делая это так же легко и почти незаметно для себя, как дышит здоровый человек, на самом деле не совершает злодеяния, а вершит высшую справедливость, мотивы которой неясны непосвященным. Он – орудие Судьбы, всего лишь исполняет предначертанное, подобно молнии, ударяющей в человека, идущего в грозу по полю. Примерив на себя роль вершителя чужих судеб и не испытав при этом ни малейшего разочарования или хотя бы смущения, Антип тем не менее был уверен в том, что по-прежнему остается хорошим парнем. Просто отныне далеко не каждый мог понять истинные причины того, что он делал.
