Андрей Егоров - Балансовая служба
Да, я всего боюсь, буквально всего…
– Я и сама вижу, что ты за человек, – ответила Медея, – но он сказал, что ты, именно ты будешь формировать армию освободителей человечества.
– Вот ведь ексель-моксель, как он тебе, интересно, это сказал? Наверное, он все-таки не меня имел в виду, а кого-нибудь другого. Ты ошиблась просто.
– На тебе его печать, – спокойно ответила колдунья.
– Как это?! – поразился Митрохин.
– Ты отмечен божественной дланью. Ты – воин света.
Последние слова Медея проговорила с особой интонацией. Они прозвучали патетично и величественно. После чего воин света захлопал себя по ляжкам и хрипло захохотал. Смех его, несмотря на некоторую истеричность, звучал столь заразительно, что многие сторонники богочеловека, поначалу настроенные настороженно, заулыбались. О чем говорил этот странный пришелец и богочеловек, они не знали, но за настроением беседы следили внимательно. Губы Медеи тоже дрогнули, уголки их поползли вверх. Она разглядывала Митрохина с удивлением, как будто видела впервые, и думала, что он не лишен определенного обаяния, присущего закоренелым циникам, и мужской привлекательности. Внешность у бывшего банкира после того, как он скинул лишний вес, сделалась брутальной. На темном от загара лице сияла белозубая улыбка.
«Наверное, это оттого, что у меня давно никого не было, – подумала Медея, – богочеловек я или нет, а природа берет свое. Да, он красив. Определенно красив. Это решительное выражение глаз, которое мне так нравится. Волевой подбородок с едва заметной ямочкой».
Митрохин заметил, как смотрит на него колдунья, и резко перестал смеяться. Оба они смутились и залились краской. Воин света почувствовал, что надо что-нибудь сказать:
– Так где мне расположиться? – поинтересовался он. – У меня же ничего нет… Даже балдахина дорожного. Если я теперь идейный вдохновитель целой расы, так мне, наверное, апартаменты достойные полагаются, в смысле шатер, ну и бесплатная жрачка, конечно.
– Я распоряжусь обо всем, – ответила Медея. – В еде недостатка не будет.
– Можно и винца немного, горло промочить.
Пару бурдюков, не больше.
– Спиртное мы не пьем, у нас это не принято.
– Плохо, – расстроился Митрохин, – куда веселее вдохновлять народ под хорошее винишко. Ну да ладно. Обойдусь как-нибудь.
Колдунья подозвала к себе нескольких приближенных и раздала им указания. Вскоре специально для Митрохина воздвигли богатейший полотняный шатер в голубых тонах. Съев винограда, сыра и мяса, он разлегся на подушках, размышляя о том, что жизнь, в сущности, не так плоха, если уметь устроиться. Вот ведь какая штука, думал Митрохин засыпая, разные времена и культуры, а закон социального благополучия тот же самый. Если ты человек общительный и у тебя есть высокий покровитель, то ты на коне. Мой покровитель – Медея, а у нее покровитель – сам Бог. Эх, и заживем теперь.
Только бы она перестала помышлять о войне. Лучше подумала бы, как нам здесь устроиться, если нет способа отправиться обратно, в наше время…
На этом ход его мыслей прервался. Митрохин заснул. Ему приснился дворец, полный прекрасных наложниц, и среди них самая волнующая – Медея в белоснежном нижнем белье.
– Боже, какая ты красивая, – проговорил владыка Митрохин, вскочил с трона и кинулся к ней…
* * *Каркум Мудрейший сидел перед картой. В помещении горел всего один масляный светильник.
На лице первого силата Хазгаарда лежала глубокая тень. Глаза его в полумраке светились лихорадочным блеском. Прошли уже целые сутки с тех пор, как огонек Хазар'ры замер на одном месте. Мудрейший не сомневался, что загонщик выследил богочеловека и теперь подбирается все ближе, осторожный, как дикая кошка. Он с нетерпением ждал развязки. Надеялся, что настанет миг, и огонек отправится в обратный путь. Медленно, но верно двинется в глубь страны, ко дворцу владыки Саркона. Хазар'ра вернется за причитающейся ему наградой и принесет с собой голову богочеловека. Но огонек и не думал трогаться с места, испытывая терпение Мудрейшего…
– Да что же это, – пробормотал он, забарабанил пальцами по поверхности стола, – почему он медлит?
«Если бы иметь силу и прозорливость Саркона, – подумал Каркум, – я бы узнал, что там происходит. Если он сидит в засаде, я бы помог ему выбрать нужный момент для удара. Только справься. Убей его. И я озолочу тебя».
* * *Митрохин искупался в реке, выбрался не берег и растянулся на теплом песке. Некоторое время он просто лежал, наслаждаясь жизнью. Потом перевернулся на живот, взял в руку палочку и нарисовал на песке знак доллара. Что тоже доставило ему приятное чувство. Последнее время он только и делал, что думал о деньгах. Местные средства расчета – треугольные кусочки керамики вызывали у него стойкое отвращение. В них не было силы.
Все, что на них можно купить, – незатейливая еда, грубая одежда, любовь продажной девки. Когда же он вспоминал зеленые ассигнации, в его мозгу рождалось сладостное чувство, а по позвоночнику пробегал холодок. Вот он заходит в свой кабинет, открывает сейф и видит аккуратные ряды пачек.
Любую можно взять, подержать в руках. От нее распространяется фосфорическое сияние и льется из ладони в организм нектар жизненной силы.
Можно сжать пачку в руке и провести по краю ассигнаций большим пальцем, чтобы услышать волнительный треск. Можно сорвать банковскую ленту и загрузить доллары в счетчик купюр или, что еще приятнее, пересчитать деньги лично. На ощупь они вовсе не такие гладкие, как может показаться, – если пальцы достаточно чувствительные, можно даже ощутить, какая рифленая у них поверхность. Иван Васильевич досконально знал, какие на ощупь доллары, и мог различить номинал любой купюры с закрытыми глазами.
Любовь к деньгам поселилась в его сердце рано.
В детстве ему вечно их не хватало. Родители жили небогато и не считали нужным снабжать ребенка деньгами. Давали только сорок копеек на завтраки.
Иногда – на мороженое.
Все началось с увлечения нумизматикой. Первую свою монету Ваня Митрохин нашел на улице.
Он и сейчас помнил тот день. Вот он идет в школу вдоль железнодорожного полотна, помахивая сумкой со сменкой, и неожиданно видит у кромки асфальта в луже стаявшего снега маленький серебристый кружок. Монетка хорошо сохранилась и после чистки зубной пастой заблестела, как новая.
Австро-Венгрия. 1910 год. Натуральное серебро, между прочим. Вторую монету он выменял у приятеля за мешок солдатиков. Разумеется, с цветными ковбоями, привезенными из Венгрии дядей Володей, и кавалеристами отечественного производства расставаться было очень грустно, но американская денежка с профилем бородатого мужика и домом с колоннами интриговала его куда больше.
