Каору Такамура - Она (Новая японская проза)
— Уже скоро. Вон, посмотри, мама уснула. Хочешь к ней?
— Ой, взаправду спит!
Увидав мать спящей, девочка успокоилась и даже заулыбалась.
«Так-то лучше!» — подумала я.
Мне даже завидно стало, как мгновенно преобразилось детское личико от ласковых бабушкиных слов. «А я свою никогда больше не увижу…».
Мне это «никогда больше» отвратительно и своей сентиментальностью, и полной тупиковой безнадежностью. Но в тот момент нельзя было точнее выразить охватившие меня чувства.
Надо бы поразмыслить обо всем легко и спокойно, ну словно витая в облаках. С божьей, как говорится, помощью. Автобус убаюкал меня, а я продолжала до последнего следить за крохой дирижаблем, пока он совсем не растаял далеко в небесах.
Тут я заметила, что плачу — слезы прямо ручьями текли. Ну и дела! Неужто совсем собой не владею?! Слезы лились помимо воли, точно у пьяной. Я буквально вспыхнула от стыда. Не помня себя, выскочила на первой же остановке. Проводила взглядом уходящий автобус и, сама не зная зачем, ринулась в полуосвещенный проулок. Крепко прижимая свои пожитки, притаилась в темноте и дала волю слезам. Так я плакала впервые в жизни. Слезы лились неостановимо, и мне пришло в голову, что бабушкину смерть я еще как следует и не оплакала. Впрочем, кажется, пришло время оплакать разом нее, что накопилось.
Неподалеку ярко светилось в темноте окно. Оттуда время от времени выплывали и таяли облачка пара, доносились голоса, слышался стук ножей, шкворчала еда на плите…
Да это же кухня!
Удивительно, до чего же быстро я утешилась! Мне даже самой смешно стало. Встала, оправила юбку и потопала, как и собиралась, прямиком к Танабэ.
Дозвольте пожить, о боги!
«Ужасно хочу спать!» — сообщила я Юити и сразу завалилась в постель. До чего же утомительный был день! Но я выплакалась, в душе царила необыкновенная легкость. Сон пришел глубокий, умиротворяющий. Сквозь дрему донесся голос Юити: «Уже спишь?!» — это он шел на кухню выпить чаю.
Мне снился сон.
Я чистила раковину на своей старой кухне, Какой-то изжелта-зеленый пол… прежде меня этот цвет ужасно раздражал, а теперь сердце сжимается. Нужно съезжать, и я его нежно люблю, этот изжелта-зеленый пол…
Со всех полок, со столика на колесиках исчезла утварь, ее, по правде сказать, давным-давно убрали, готовясь к переезду.
Позади меня Юити драит тряпкой пол. На душе полегчало.
— Передохни. Давай чаю попьем, — предложила я, и голос мой отозвался эхом, как в храме. Какое обширное пустое пространство вокруг!
— Давай, — Юити глянул на меня снизу вверх. Наверное, это вполне в его духе — надрываться, убирая чужой дом, откуда к тому же съезжают.
— Так вот она какая, твоя кухня, — сказал Юити, сидя на брошенной на пол подушке и попивая чай из кружки — чашки уже увезли. — Замечательная кухня!
— Была, — отозвалась я.
Кружку приходилось держать двумя руками, как на чайной церемонии.
Тишина стояла, словно под стеклянным колпаком. Даже от часов остался только след на стене.
— Который час?
— Полночь, наверное, — сказал Юити.
— Откуда ты знаешь?
— На улице темно и тихо.
— Ага, а я исчезаю в ночи.
— Продолжим разговор, — предложил Юити. — Собираешься и от нас съехать? Да?
С удивлением я смотрела на Юити. не помня никакого прерванного разговора.
— Думаешь, я живу как Эрико, минутному порыву подчиняясь? Но я, прежде чем тебя к нам пожить пригласить, все обдумал, принял решение. Твоя бабушка всегда о тебе заботилась, и может, я лучше других тебя поддержу. Придешь в себя, перестанешь хандрить и уедешь, когда и куда захочешь. Я же знаю: такую, как ты, не удержать. А пока рано. Да, рано! Близких-то никого не осталось; только я могу тебя предостеречь. Лишние деньги, которые мама в баре зарабатывает, — они как раз для таких случаев и предназначены. Не все ж соковыжималки покупать! — он рассмеялся. — Короче, живи у нас и не суетись.
Он так искренне уговаривал, так пристально глядел в глаза, словно убеждал убийцу сдаться полиции.
Я кивнула.
— Вот только пол доведу до блеска, — сказал он.
Я поднялась, чтобы вымыть посуду.
Пока мыла чашки, услыхала, как Юити напевает себе под нос. Голос его сплетался с шумом льющейся воды:
Не осквернив Светлые лунные тени.
Лодку причалил,
В тихий войдя залив.
— A-а, эту песню я знаю! Мне она нравится. Кто ее поет?
— Кикути Момоко. Запоминающийся мотив! — он улыбнулся.
— Да, очень.
Пока я оттирала раковину, а Юити драил пол, мы вдвоем пели эту песню, Приятно, когда глубокой ночью в кухонной тишине звучат в унисон два голоса.
— Мне особенно вот это место нравится, — и я пропела второй куплет:
Далекий
Маяк в ночи
Светит для нас двоих,
Он мерцает сквозь тьму.
Как солнечный свет сквозь листву.
С воодушевлением, по-детски резвясь, мы еще раз пропели эти слова:
Далекий
Маяк в ночи
Светит для нас двоих,
Он мерцает сквозь тьму,
Как солнечный свет сквозь листву.
Вдруг я спохватилась:
— Что-то мы распелись, того гляди бабушку разбудим. Если уже не разбудили.
Кажется, Юити подумал о том же самом. Его рука с тряпкой замерла. Обеспокоенный, он глянул на меня.
Я улыбнулась, чтобы скрыть смущение.
Сын, так нежно воспитанный Эрико, вдруг показался мне настоящим принцем.
А он сказал:
— Давай, когда закончим уборку, заглянем по дороге домой в ночную харчевню и поедим лапши.
Внезапно я проснулась.
Стояла глубокая ночь. Все тот же диван Танабэ… Не привыкла рано ложиться, вот и привиделся странный сон. Странный сон… С этой мыслью я пошла на кухню попить воды. В сердце засел какой-то холодок. Эрико еще не возвращалась. Два часа ночи.
Сон продолжал жить во мне. Слушая, как льется вода в стальную раковину, я рассеянно размышляла, не стоит ли и ее прямо сейчас начистить до блеска.
Казалось, в глухом ночном безмолвии во мне отзывается далекий ход светил по небосводу. Вода оросила мое иссушенное сердце. Холодно что-то, даже ноги стынут в тапочках.
— Добрый вечер! — за моей спиной возник Юити, здорово меня напугав.
— А?! Что?! — всполошилась я.
— Вот проснулся и умираю с голоду. Может, лапшу сварить…
Живой Юити вовсе не походил на того, из сна, — весь какой-то помятый. Впрочем, и у меня лицо опухло от слез.
— Ладно уж, посиди на моем диване, я приготовлю.
