Януш Гловацкий - Рапорт Пилата
К вечеру холоднее не стало. Я потащил ЕГО к той забегаловке. Думал – помирает, похоже, что с голоду. Ввалились через заднюю дверь в меньший из залов. Вышибала, что стоял на дверях, узнал меня. А в зальчике было как всегда. Несколько парней сидели на полу. Я, случалось, снабжал их товаром: коноплей, гашишем. Мы проковыляли в большой зал – проход был тщательно замаскирован. Яркий свет ослепил глаза. Я прислонил ЕГО к столу. Людей было мало. Я вынудил ЕГО открыть рот и влил туда немного вина. Заставил есть. Не знаю, как это случилось, но тут вдруг рядом с нами оказалась пара молодчиков из тех, что в самом начале вошли с НИМ в город. Особой радости они не выказывали. Как будто даже немного обижались на НЕГО за то, что ОН их в это втянул. Что–то там мололи о потасовках, столкновениях с полицейскими – вовсе не рвались в драку, толпа затянула. Не похожи были на святых обновителей. И не слишком к НЕМУ прислушивались, когда ОН стал вдруг вещать о том, что жертве надлежит быть принесенной. Что этот мир должен воспылать в огне. Уговаривать их сохранять терпение, потому что ОН сам все за них сделает. Сделает сам, но от них требуется еще немного, совсем немного помощи. Только один из этих ослов заявил, что пойдет с НИМ до конца. С такой рожей, впрочем, терять ему было нечего. Одного из них полицейские уже держали под арестом, обвиняя в убийстве нескольких человек. Этот мордоворот шепнул, что если им это потребуется, они вынудят ЕГО сознаться. Так или иначе, тюремной камеры ЕМУ не миновать.
И тут я увидел ее. Узнал по смеху. Сидела с двумя сволочами. Выглядели так, как и должны были выглядеть. Богатые свиньи. Она приподнялась. Один из этих двоих хотел ее удержать, но она вырвалась. Не сводя с НЕГО глаз, похлюпала по той проклятой воде, как утка. ОН обрадовался. Принялись шептаться. ОН уговаривал ее что–то сделать, она, протестуя, мотала головой. ОН настаивал. «Если ты МЕНЯ любишь, сделай это» – донеслось до моих ушей. Она ушла. «Истинно говорю вам,– сказал ОН,– что один из вас предаст МЕНЯ. Уже вскоре жертва будет принесена». «Это который? – взревел мордоворот. – Ткни в него перстом!» Остальные, мне кажется, вообще пропустили это мимо ушей. Несколько, попрощавшись, ушли. Я поплелся за ней. Она задернула за собой занавеску, бросила монету в щель телефона–автомата. Номер, который она набрала, был мне прекрасно знаком. Напрягая слух, я пару раз услышал: «… да здесь ОН, здесь, куда ЕМУ деться». Щелкнуло – видать, повесила трубку. Автомат был испорчен – посыпались монеты. Выгребла их со смешком. Прошла мимо, но меня не узнала. Однако эти двое не забыли, зачем с ней пришли. Один из них поймал ее за руку, швырнул в кресло. Увидев ее растерянность, прижег ей ладонь сигаретой. Она расхохоталась. Он так удивился, что отпустил ее. Мордоворот дремал, остальные разошлись кто куда, и я потащил ЕГО к двери. Выволок наружу. ОН пытался оказать сопротивление, но я это дело быстро пресек. Мы уже изрядно отошли от забегаловки, когда перед нею остановилась полицейская машина.
Я тащил ЕГО с все более гаснущей надеждой, но без малейшего сомнения в том, что должен ЕГО держаться. Как и ОН – меня. В этом бараке мне часто приходилось ночевать. Там, где я раньше жил, меня разыскивали. За сутенерство и все такое прочее. Втолкнул ЕГО, валясь с ног от усталости. ОН упал на топчан. Я рухнул рядом. Моя рубашка насквозь пропиталась потом. Однако дело следовало довести до конца. Снова прошло какое–то время, прежде чем я собрался с силами, чтобы подняться на ноги. Сил–то как раз у меня и не было. Я дал ЕМУ напиться. ОН сделал несколько глотков. Я вкатил ЕМУ затрещину. ОН и бровью не повел. Тогда я продел ЕМУ под руками цепь, ОН так и повис на ней. Я подтянул ЕГО немного выше, к скрещению балок. Закрепил цепь сзади, теперь ЕМУ некуда было деться. Положение – лучше не придумаешь. ОН открыл глаза. Я сказал ЕМУ, что встретился сегодня с матерью. ОН кивнул – дескать, знаю. «Она – шлюха»,– говорю я ЕМУ. И добавляю, что ЕМУ–то прекрасно известно, почему она такая. Ведь ОН вообще много чего знает; так сказать, преисполнен мудрости, если собирается пострадать за весь мир. «А коли так,– говорю,– скажи, почему я убиваю? Ведь ТЫ знаешь, не так ли? Или не знаешь, потому что ТЕБЯ не научил тот, кто ТЕБЯ нанял?» Если бы ОН хоть слово проронил в ответ, я бы оставил ЕГО в покое. Или хоть бы глаза закрыл. Но нет же, нет. И я хлестнул ЕГО этой цепью, крича во весь голос: «Это из–за ТЕБЯ я убиваю! ТЫ – убийца! И из–за ТЕБЯ я буду убивать! И я заставлю ТЕБЯ говорить! Или вырву проклятый ТВОЙ язык из ТВОЕЙ пасти!» Ах, сволочь такая, педераст гребаный! А ОН открыл рот и шепчет: «Брат мой…» Ну надо же? «Брат…» И я его снова – цепью! Что там дальше творилось – не помню. Признаюсь – хотел ЕГО убить. Кто стрелял? Я стрелял. Зачем стрелял? Хотел стрелять – и стрелял. Почему хотел? Не знаю. Кто виноват? Я виноват. Кто еще? Не знаю. А кто знает? Никто этого не знает. Почему? Не знаю? Почему боюсь? Не знаю. Что со мной будет? Не знаю.
Здесь – практически конец записи. Далее задержанный издавал, правда, нечленораздельные выкрики, но я их здесь не привожу, поскольку не вижу в этом смысла. Он свалился наземь в припадке той болезни, о которой упоминал,– похоже, эпилепсии. Сержант сковал ему руки наручниками по ряду причин: во–первых, насколько нам известно, железо помогает при этой болезни, во–вторых, чтобы помешать кататься по земле, в–третьих, чтобы легче было его подхватить, когда он придет в себя. Запись допроса заняла, впрочем, очень мало времени, и теперь мы ждали лишь окончания припадка, чтобы направиться к машине, стоявшей, как сказано выше, в некотором отдалении. И мы не ошиблись в наших ожиданиях – эпилептик вскоре успокоился, что позволило нам тронуться в путь с обеими задержанными на руках. Когда мы вышли из барака, обнаружился источник гула, отголоски которого беспокоили нас уже некоторое время. Из–за поворота хлынула толпа, заполняя собой всю проезжую часть и оба тротуара. Некоторые из шагавших в толпе держали в руках деревянные кресты того или иного цвета. Увидев нас, толпа вроде как ускорила движение, а во главе ее семенила, покачиваясь, эта беременная проститутка, которую было нетрудно узнать даже из немалого отдаления. Она тыкала в нас пальцем и кричала что–то, чего было не разобрать из–за гудения толпы. До машины оставалось пройти еще несколько десятков метров, и я понял, что мы попросту не успеем дотащить этих двоих, сесть, завести мотор и уехать. Поэтому я приказал полицейским вернуться с задержанными в барак и оставаться там, пока не выяснится, чего хотят эти оглашенные, сам же остался на месте и выхватил табельное оружие, пытаясь обеспечить своим людям прикрытие при отходе. Из толпы доносились крики, среди которых можно было уже различить возгласы: «Отдайте нам ЕГО!» или «Выдайте нам ЕГО!» Такие возгласы, по–моему, смешивались друг с другом, и, как позже выяснилось, действительно были и те и другие. Я дважды выстрелил в воздух, чтобы сдержать толпу, однако эти сумасшедшие во главе с проклятой сукой, верещавшей: «Легавый! Предатель!», мчались, не сбавляя хода, как будто осознавая, что в одиночку мне с ними не справиться. И действительно, становиться им поперек дороги в данной ситуации было бы для меня равносильным самоубийству. Так как мои люди уже добрались до барака, я предпринял отступление, весьма обеспокоенный дальнейшим ходом событий, так как толпа, судя по всему, была настроена фанатично, и то, что вела ее эта женщина, не сулило нам ничего хорошего. Вот так, под указанные возгласы, пытаясь выработать стратегию дальнейших действий, я отступал, бессильно наблюдая за тем, как толпа, захлестнув нашу машину, перевернула ее, а затем и разнесла в пух и прах, пустив в ход кресты и транспаранты с противоречивыми лозунгами.
