Михаил Савеличев - Олаф, сын Улафа
Гвардия наемников пыталась сдержать напор варваров, перекрыть все подходы ко дворцу, но почти мгновенно была сметена стальным клином берсерков, которых не брали ни стрелы, ни копья, ни мечи. Дольше всех продержались защитники Софии и то лишь потому, что командовал там железными полками Игнатий Римлянин, противопоставивший дикой и неорганизованной толпе вопящих викингов тройные шеренги панцирной пехоты, а также применивший спешно снятые с боевых кораблей огнеметы.
Несколько раз атака начиналась и захлебывалась, викинги откатывались под ударами огня, оставляя повисшие на шипах гвардейских щитов тела своих товарищей. Топоры и копья отскакивали от закованных с ног до головы пехотинцев, а тучи стрел заставляли держаться атакующих на почтительном расстоянии, выжидая момента, когда закончится их очередной запас, легкие лучники спрячутся за шеренгами и тогда можно будет снова наскочить, ударить, попытаться столкнуть этих железных и словно вросших в землю людей.
Из громадного храма позади них доносились песнопения и такой плач, что и у самого бессердечного негодяя должны были вызвать потоки раскаяных слез, но запах золота заглушал голос разума и совести, и дружина Улафа опять кидалась на приступ. Алчность против воли, меч против огня, хитрость против долга.
Весть о заминки около храма Софии застала Улафа во дворце. Такого богатства викинги еще никогда не видели - громадные сундуки, набитые драгоценностями, неподъемные книги, окованные золотом и с золотыми же рисунками, стены, инкрустированные рубинами и жемчугом. Самый последний раб носил здесь перстни на пальцах и поэтому не был пощажен никто, даже раб. Кровь - вечная спутница богатства, она покрывала уже ковры и лестницы, мечи, напившиеся ею, не держались в руках и выскальзывали, так что приходилось обтирать их шелками, или купать в бассейнах с плещущимся вином.
Чудные звери выли в расположенном в саду зверинце, а сидящий в глубокой яме дракон с обрезанными крыльями дышал огнем на незваных гостей. Словно смерч проходил по палатам дворца, оставляя позади себя изуродованные тела, голые стены и кровь. Все, что блестело, немедленно вырывалось, вырезалось, выковыривалось из своих мест, заворачивалось в парчу и волоклось на корабли. Жители обезумели от страха, варвары лишились разума от золота.
Именно во дворце Улаф увидел впервые медного болвана. Тот стоял на страже опочивальни и бестолково размахивал четырьмя руками, стараясь достать ловких нападающих. Викинги смеялись над его медлительностью и метали в болвана подвернувшиеся кувшины. Наконец им это надоело, они толпой бросились на четырехрукого стражника, повисли на нем, раскачали и опрокинули на спину. В боку у болвана открылась дверца и оттуда хлынула горящая жидкость, урод задергался и затих. Улаф приказал обвязать это чудище коврами и доставить на корабль. На потеху он сгодится.
Гонцы подробно описали конунгу творившееся у храма, и у Улафа не повернулся язык приказать отступиться, так как мол и так достаточно собрано добычи и корабли отяжелели, словно беременные женщины. Первая жажда наживы была более или менее утолена и теперь хотелось схватиться с достойным врагом, а не с жирными кастратами. Волк распорядился срубить в саду самое большое дерево и поставить его на колеса, благо что колесниц и лошадей здесь было в достатке. Были собраны самые могучие бойцы и отряд выступил в сторону Софии - последнему бастиону сопротивления в городе.
Христианский бог отвернулся от своих подданных. Пришедший с севера Тор-молотобоец на время занял его место, согнав бывшего раба, истощенного муками на кресте, с его небесного трона, рассевшись там и с хохотом пуская молнии в обезумевших людишек. Тьма, застлавшая разум людей, больше не находила в них просторного пристанища и быстро заволакивала город. Стон, плач и рев были подхвачены волнами и ветром, а в воздухе висели соленые слезы. Пришли ночь, буря и дождь. Сквозь потоки воды трудно было что-то рассмотреть, но проводники умело вели отряд Улафа.
Тяжелый и неповоротливый таран задерживал движение, лошади оскальзывались и ломали ноги, и тогда людям приходилось впрягаться в упряжь и тащить, тащить, тащить неподъемное орудие сквозь узкие улочки, так что непрочные дома рушились от случайных ударов срубленного дерева. Колеса почти не касались вымощенных камнем дорог, перекатываясь по мертвым телам, отчего к противному скрипу добавлялся жуткий хруст ломающихся костей. Если кто и пытался укрыться среди трупов, то тяжелая повозка с торчащими во все стороны грубо обрубленными сучьями было последнее, что он мог разглядеть в своей оставленной богом жизни.
К отряду присоединялись потерявшиеся во время схваток и грабежа, и к храму Софии подошло не меньше пяти тысяч варваров.
Гвардия Игнатия стояла непоколебима среди гор убитых и широких луж огня, которые не мог загасить и ливень. Словно заградительный частокол поселения темнел впереди, ощетинившись острыми кольями и факелами против голодной волчьей стаи. Из раскинувшегося позади храма доносились молитвы, слышался липкий запах страха и золота.
Дружина Улафа даже не остановилась построиться в нечто подобное боевому ряду. Самые сильные уперлись в мокрую кору тарана и со все нарастающей скоростью стали толкать его навстречу защитникам. Темнота и дождь не давали ясно разглядеть, что творилось у варваров, запасы греческого огня иссякли, и византийцам оставалось только надеяться на Плащеницу Божию, распятую у них за спиной на стене Софии, да на собственные силы и храбрость.
Но вот мрак раздвинулся, что-то громадное и тяжелое ударило в пехотинцев, разорвало, разодрало железную цепь и в этот проход хлынули яростно орущие варвары. Словно штормовое море разметало хрупкий деревянный причал, изломало, покалечило настил и опоры, и унесло с собой, не оставив никаких следов. Лишь мертвые тела лежали на окровавленных камнях и мертвые испуганные глаза смотрели в грозовые тучи с немым вопросом: "За что наслана на нас эта кара, Господи?"
Корабли стали неповоротливыми от сокровищ и рабов. Волны услужливо расступались, пропуская флотилию обратно к устью Днепра, а позади все еще пылали пожары и небо никак не могло очиститься от пепла. Птицы кричали человеческими голосами, словно души убитых боролись за их жирные тела - слишком многим погибшим в этот час нужно было найти себе новое пристанище.
Улаф должен был быть довольным походом. Сколько всего захвачено и сколько мало жизней отдано взамен! Но предчувствия охватили его и он никак не мог разобраться, что служило их причиной. Не было ни снов, ни знамений, только какая-то тяжесть легла на сердце, не давая ни дышать, ни радоваться вместе с дружиной. Квельдвульф сидел под навесом, прислушивался к шелесту моря под днищем лодки, смотрел на выцветшее южное небо, такое отличное от северных густых красок, которые искупали бедность и блеклость холодной природы.
