Жюль Верн - Клодиус Бомбарнак (перевод Е. Брандиса, Н. Брандис)
Судя по имени, это, должно быть, румынка, воспользовавшаяся прямым Трансазиатским поездом, чтобы выписать себе зеркала.
Неужели этого товара нет в магазинах Поднебесной империи? Как же тогда китаянки любуются своими миндалевидными глазами и сооружают замысловатые прически?
В шесть часов звонит колокол к обеду. Столовая — в носовой части судна. За столом сидит около сорока человек. Фульк Эфринель посредине. Рядом с ним, справа, — свободное место, и он наком приглашает меня.
Видимо, это только случайность, но слева от него восседает англичанка, с которой американец беседует и представляет ее мне:
— Мисс Горация Блуэтт.
Напротив сидит французская чета и старательно изучает меню. Немецкий путешественник — на другом конце стола, около буфетной, что позволяет ему получать блюда первому. Это крепко сбитый светловолосый мужчина с розовым лицом, рыжеватой бородой, пухлыми руками и очень длинным носом. Вид у него как у германского офицера запаса, которому угрожает преждевременное ожирение.
— На этот раз он не опоздал, — говорю Фульку Эфринелю.
— В Германской империи обеденный час соблюдается неукоснительно! — отвечает американец.
— Не знаете ли вы имени этого немца?
— Как же! Барон Вейсшнитцердерфер.
— И с такой фамилией он едет до Пекина?
— До самого Пекина, равно как и этот русский майор, что сидит рядом с капитаном «Астры».
Вижу человека средних лет, бородатого, с сильной проседью. Тип вполне русский. Лицо открытое, располагающее. Не будет ли этот путешественник тем попутчиком, о котором я мечтаю?
— Вы говорите, господин Эфринель, что он майор?
— Да, он русский военный врач, майор Нольтиц.
Американец хоть и не репортер, а успел разузнать гораздо больше меня.
Боковая качка еще не очень чувствительна. Фульк Эфринель продолжает беседовать с мисс Горацией Блуэтт. Из их разговора понимаю, что между этими двумя натурами есть много общего.
И в самом деле, если один занимается поставкой зубов, то другая — волос. Мисс Горация Блуэтт — представительница солидной лондонской фирмы — торгового дома «Гольмс-Гольм», получающего ежегодно из Поднебесной империи сотни тонн женских волос на сумму в два миллиона фунтов стерлингов. Она едет в Пекин, чтобы учредить там на средства этого дома постоянную контору. Дело обещает получить тем более благоприятный оборот, что тайное общество «Голубой Лотос» хлопочет об уничтожении косы у мужчин — эмблемы подчиненности китайцев маньчжурским монголам.
Обед продолжается уже четверть часа. Пока ничего особенного не произошло. Пассажир с бритым лицом и его белокурая подруга, кажется, прислушиваются к нашей французской речи с явным удовольствием и очевидным желанием вмешаться в разговор. Несомненно это мои соотечественники. Но к какой категории людей они принадлежат?..
В эту минуту крен «Астры» усиливается — тарелки подпрыгивают в углублении стола, приборы звенят и соскальзывают, из стаканов выплескивается часть содержимого, висячие лампы отклоняются от вертикальной линии. Любопытно наблюдать за всем этим, если сам ты не подвержен морской болезни.
— Эге, — говорит мне Фульк Эфринель. — Его величество Каспий начинает стряхивать с себя блох!
— А вас не укачивает?
— Меня? Не больше, чем морскую свинку. А вы, мисс, — обращается он к Горации Блуэтт, — вы легко переносите качку?
— На меня она не действует.
По другую сторону стола супружеская чета обменивается несколькими фразами по-французски:
— Тебе не дурно, Каролина?
— Нет, Адольф… пока еще нет… но если так будет продолжаться… признаюсь, что…
— В таком случае, Каролина, лучше выйдем на палубу. Ветер на четверть потянул к востоку, и «Астра» не замедлит зарыться носом в перо.
Эта манера выражаться говорит о том, что господин Катерна — таково имя француза — моряк или когда-то им был. Этим объясняется и его балансирующая походка.
Между тем качка становится все сильнее и сильнее. Большинство присутствующих не может ее вынести и отправляется на палубу в надежде, что на свежем воздухе им будет лучше. В столовой остается не больше десяти человек, включая капитана, с которым мирно беседует майор Нольтиц. Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт, как видно, привыкли к этим неизбежным случайностям навигации. Немецкий барон продолжает спокойно есть и пить, словно находится в мюнхенской или франкфуртской пивной. Он нарезает мясо кусочками, солит, присыпает перцем, поливает соусом и с большим удовольствием отправляет под свою волосатую губу. Узнаю тевтонскую натуру! Что бы ни случилось, он будет держаться невозмутимо и никакая качка не заставит его упустить хотя бы одного глотка питья или куска пищи.
Немного поодаль расположились оба китайца, которых я разглядываю с любопытством.
Один из них, молодой человек лет двадцати пяти, с изящными манерами и приятным лицом, несмотря на желтизну кожи и раскосые глаза. По-видимому, несколько лет, проведенных в Европе, отразились на всем его облике: подстриженные усы и прическа скорее на французский, чем на китайский лад. Он кажется мне славным малым с веселым характером, который вряд ли часто поднимается на «башню сожалений».
Его компаньон, над которым молодой человек, кажется, слегка подтрунивает, похож на кивающую фарфоровую куклу. На вид ему лет пятьдесят — пятьдесят пять, лицо невзрачное, затылок наполовину выбрит, на спине традиционная коса, одежда национальная — платье, кофта, кушак, широкие шаровары и пестрые туфли без задника. Он не так вынослив и с усилением килевой качки вскакивает из-за стола и исчезает на лестнице, ведущей в кормовую рубку. А молодой китаец, протягивая забытый им на столе маленький томик, кричит ему вслед, почему-то по-итальянски:
— Корнаро!.. Корнаро!..
Неужели этот китаец говорит на языке Боккаччо? Что ж, мне еще предстоит об этом узнать.
После обеда иду на палубу, предоставив Фульку Эфринелю и мисс Горации Блуэтт беседовать с глазу на глаз о комиссионных процентах и прейскурантах.
Быстро бегущие тучи, гонимые с востока, задрапировали верхние слои неба широкими складками. Где-то в вышине мерцает еще несколько редких звездочек. Ветер свежеет. На фок-матче качается, поскрипывая, белый фонарь. Два других фонаря, по правому и левому борту, следуя движениям качки, бросают на волны длинные шлейфы красного и зеленого цвета.
Еще только восемь часов. Закуриваю сигару и, расставив ноги, чтобы создать упор против боковой качки, начинаю прогуливаться вдоль борта. Пассажиры первого класса уже покинули палубу, и я нахожусь здесь почти в полном одиночестве. По мостику взад и вперед шагает старший помощник, следя за курсом, которого должен придерживаться стоящий рядом с ним рулевой. Лопасти гребных колес с огромной силой ударяют по воде, производя страшный грохот, когда судно накреняется, и одно из них работает вхолостую. Из трубы вырываются клубы едкого дыма, рассыпая в воздухе снопы искр.
