Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3
Мне трудно передать, сколь тягостные и неприятные чувства овладели мной под этими тяжелыми сводчатыми потолками, чем-то поразительно напоминавшими старый заброшенный склеп. Проклиная все на свете, я несколько раз пытался обратиться к сипевшему рядом стряпчему Астону, надеясь завести хоть какой-нибудь разговор, но тут же я с ужасом убеждался, что эта сводящая с ума обстановка окончательно подрывала мою волю. Как ни сильно было мое негодование и безудержное любопытство, гробовое молчание нарушить я так и не смог. Да и вряд ли кому здесь это вообще было дано, кроме старинных часов, как мне показалось, подававшим на все необъятную округу единственные признаки жизни.
Только глубокой ночью мы все втроем поднялись в комнату хозяина, расположенную в самом дальнем крыле мрачного строения. Множество старинных гобеленов и различных дорогих украшений внешне прямо подтверждало то, что Роберт Хугнер был отнюдь не беден и владение подобным поместьем составляло удел далеко не каждого. Внутренне я торжествовал, и все же одна только мысль о том, что я останусь наедине с причудливыми статуэтками и узкими галереями, куда никогда не проникало солнце и все пропиталось плесенью и копотью свечей, решительно и беспощадно шло наперекор собственному искушению. Что ожидало меня здесь дальше, если всего за несколько застольных часов мне пришлось пережить больше тягостных минут, чем за все время тернистых и сложных отношений с мисс Дортон? Я вновь вспомнил это милейшее создание и тут что-то горячо обожгло мое сердце. Нет, думать, а тем более видеть гордую молодую леди было для меня превыше всяких сил. Только здесь, отрезанный от всего мира толстыми стенами ужасного дома, где тяжесть и полумрак неумолимо гасили всякие чувства, я смогу наконец обрести долгожданный затворнический покой! Именно эти внезапные размышления, очевидно, и вызвали во мне слабое подобие решительности, с которой я медленно переступил порог комнаты Роберта Хугнера, где господствовал еще более свирепый полумрак.
— Мне крайне неловко, дорогой Руперт, — вдруг поразительно быстро заговорил мой брат, — что после столь утомительной дороги я до сих пор лишаю вас сна. Однако, учитывая, что в самое ближайшее время я должен буду проститься с этими местами, а вы вступите в абсолютное единоличное владение «Поющим камнем», то вы, надеюсь, поймете почему для нашей встречи я выбрал столь неподходящее время.
— Смею вас заверить, я нисколько не устал, — осторожно ответил я, задумываясь над каждым словом, — более того, я готов принести в жертву всю ночь.
— Всю ночь? В этом вряд ли есть необходимость, — вновь устало пробормотал Хугнер. — Будем ценить время и поэтому хочу сразу спросить у вас прямо: что вам известно о моем отце?
Я никак не ждал этого вопроса с самого начала и, признаюсь, немало растерялся.
— К огромному сожалению, уважаемый Роберт, моя осведомленность в этом оставляет желать лучшего. Мне неизвестно решительно ничего кроме того прискорбного факта, что наши отцы не особенно любили друг друга. Совсем недавно я просматривал старые бумаги, во избавиться в полной мере от этого белого пятна нашей фамильной истории так и не смог.
— Верно, они не любили друг друга, — Роберт Хугнер вдруг резко отвернулся, — и причиной, уверяю вас, был только мой отец с его в высшей мере странными привычками. Он вступил во владение этим полным печали поместьем, когда я еще был младенцем, и ни одна живая душа не знает, почему он выбран именно эту глушь, где жизнь приобретает какие-то застывшие, неподвижные формы. Иногда мне кажется, что здесь останавливаются даже заведенные часы.
Роберт вдруг закурил сигару и продолжал уже более взволнованным голосом.
— Как мне помнится, единственным занятием отца были длительные прогулки в горы, неизменно совершавшиеся иногда в самую мерзкую и ужасную погоду. Клянусь вам, Руперт, все это было именно так. Он покидал поместье, когда за окнами лил дождь, свирепствовал дикий ветер и проклятый камень наполнял всю округу протяжным воем. Постепенно я к этому настолько привык, что перестал терзаться тревогой и волнением, которые раньше во время отлучек отца не давали мне по ночам сомкнуть глаз. Вскоре на его странное поведение я вообще перестал обращать внимание, даже в мыслях не допуская, что трагедия уже настойчиво стучалась в наш дом. Последние снова отца запомнились мне на всю жизнь: «Я буду в библиотеке, — сказал он тогда, как-то странно посмотрев на меня, — не забудь сказать Джонатану, чтобы на ночь он проверил запоры всех окон и дверей».
Уходя из моей комнаты, он закрыл за собой дверь, и с тех пор сто больше никто не видел, и не знает, что же на самом деле произошло. Так, Руперт, я остался один в этом доме и не знаю, как в дальнейшем сложилась бы моя судьба, если бы не забота вашего отца. В глубокой тайне от всех, в том числе и от вас, он помогал мне всем, чем только было возможно. Чуть позже, когда я уже оправился от столь тяжких потрясений, он помог мне перебраться за океан, где волей судьбы я и приумножил свое состояние. Лучше всего для меня было бы навсегда остаться на чужой земле, но долг перед сэром Генри ни на день не давал мне покоя нигде. И вот, когда я наконец обрел возможность вернуться в Шотландию, его уже не было в живых. Я знал, что все, чем был обязан ему теперь по праву принадлежит вам — человеку, которого я никогда не видел и ничего о нем не знал. Видит Бог и мистер Астон тому свидетель, несколько раз я уже был готов начать поиски своего двоюродного брата, однако неведомая мне семейная распря жестоко сбивала меня с этого верного пути. И вот сейчас, к сожалению в последний день своего пребывания на родной земле Шотландии, наконец твердо решился покончить с этим раз и навсегда.
Он сделал небольшую паузу и переведя дыхание, продолжал своим уставшим, болезненным голосом, изредка поглядывая то на стряпчего, то на пылающий камня.
— Теперь, Руперт, вы полновластный хозяин этого старинного дома. Все, что составляет его, может быть, несколько непривычный и мрачноватый интерьер, теперь принадлежит только вам. Если вы пожелаете, даже верный Джонатан будет служить вам так, как служил мне все это время.
— Но ведь далеко не просто вот так расстаться с родной землей, — невольно заметил я, впервые взглянув на Роберта с нескрываемой жалостью.
— Конечно непросто, Руперт, и, признаюсь, я сам еще далеко не верю в правильность своего решения. И все же, оставаться здесь я не могу и не боюсь в этом признаться — даже днем я чувствую непреходящую дрожь от пребывания в этих стенах. Призрак отца ходит за мной по пятам, а самое ничтожное воспоминание о какой-то семейной вражде раскаленным металлом льется на сердце. Я испытываю ужас, необъяснимый всесокрушающий ужас от того, что лягу в могилу, или лишусь рассудка раньше, чем успею выполнить свой долг.
