Александр Шалганов - «Если», 2001 № 06
— Конфетой угостишь… Все. Хватит трепаться. На сцену.
* * *— Тим.
Он обернулся, но увидел сперва только огонек сигареты, похожий на красную аварийную лампочку.
— Привет, Тимка…
Тогда Тимур узнал этого человека — по голосу.
— Добрый вечер, — отозвался сдержанно.
— Что так сухо? — мужчина вошел в круг света под фонарем. У него было выразительное моложавое лицо; на кончике чуть крючковатого носа кокетливо сидели крошечные очки в модной оправе.
— Ты что-то хотел мне сказать? — спросил Тимур.
Собеседник откинул со лба красивую седую прядь:
— Собственно, да… Хотел.
— Так вот: я не стану тебя слушать, Дегтярев. Кон выразил пожелание увидеть мой… наш с ребятами спектакль в субботу, восемнадцатого. Приходи, если хочешь. Если сможешь достать билет.
— Мальчик вырос…
Дегтярев усмехнулся.
— Давно. Ты только сейчас заметил?
— Я боюсь за тебя, — жестко сказал Дегтярев. — Ты отвечаешь за жизнь и здоровье своих актеров… Ты их подставляешь, кладешь на плаху. А знаешь, что такое депрессия после провала на Коне? Ни черта ты не знаешь.
— Провала не будет. Я понимаю, тебе очень хотелось бы, но провала не будет…
— Будет провал! Будет! Ты же неуч, Тима. Тебя ничему так и не научили за пять лет в институте… Я же видел твои курсовые работы. Это дилетантизм, Тима. Кон такого не потерпит никогда. Я немножко знаю его вкусы…
— Пошел к черту! — сказал Тимур и захлопнул перед носом Дегтярева тяжелую дверь подъезда.
* * *— Мама?
Мать сидела за кухонным столом. Перед ней стояла тарелка с полу-плиткой шоколада и пустая на три четверти бутылка коньяка.
— Мама?! — Тимур в ужасе остановился в дверях.
— Беседовал с отцом? — спросила мать, не оборачиваясь.
— Да, — сказал Тимур упавшим голосом. — То есть нет… Не о чем нам беседовать! Я его к черту послал.
— Ну и правильно, — сказала мать, опуская голову на сплетенные пальцы. — Я его тоже послала… когда-то… — она хохотнула. — Тима… когда я шла первый раз на Кон, я, дура, тоже ничего не боялась. Молодая была, моложе тебя… Помню, как мы вышли на поклон. А самого спектакля — не помню. Помню, стою на краю сцены, мокрая, горячая, в пудре… Зал — как море… С ума посходили, орут «браво», чуть с балконов не падают.
Она торопливо плеснула из бутылки в рюмку, отхлебнула коньяк, как воду. Поморщилась, затем улыбнулась:
— Да… Это было такое счастье… И сто спектаклей — счастье, жизнь… И сто двадцать… И сто пятьдесят… Одну роль я почти семнадцать лет играла, Тимочка. Мне другие роли предлагали — не бралась, думала, не стоит; вот отыграю свой «Шторм»… А когда «Шторм» сошел с Кона, мне уже было за сорок, а я играла восемнадцатилетнюю… «Шторм» выдержал сто пятьдесят семь представлений! Я поняла, что больше никогда и ничего не сыграю. Не могу ничего играть после моей гениальности на Коне. Обо мне так и говорили — «гениальная Тимьянова»… А я не знаю, была ли я хорошей актрисой или Кон сделал меня такой, потому что ему понравился спектакль. Возможно, именно Кон и убил во мне актрису. Это как наркотик — к нему пристрастишься, а потом — пустота. Я могла бы играть по сей день, я могла бы работать, Тима! Кон… Я так его любила. Я его обожала, это чудовище! Лучше бы тебе держаться от него подальше… Нр ты не хочешь синицу в руках. Ты не хочешь годами ставить детские утренники…
— Не в том дело, мама.
— Я знаю, в чем дело, — сказала мать раздраженно. И тут же попросила почти шепотом: — Тима… Обещай, что ты хоть мне-то спектакль покажешь. Прежде чем тащить его на Кон…
* * *Женщина стирает белье в ледяной воде. Всхлипывает, стискивает зубы — и стирает снова, трет о железную гофрированную доску, вода в тазу берется льдом, женщина ранит руки, но продолжает стирать…
В ремарке нет никакой стирки, нет мороза, нет грубого фартука прачки. Согласно пьесе, героиня сейчас скучает на даче, сидит в беседке, разговаривает с гостем под далекое пение граммофона…
— Молодец, Оля. Умница! Кир, не подходи так близко. Держи дистанцию — во всех отношениях…
Репетиция шла своим чередом; Тимур сидел в зале, в пустынном царстве скрипучих кресел, и ему казалось, что он видит исходящую от ребят энергию. Купается в ней; с Кириллом надо будет дополнительно поработать, он немного проваливается в этой сцене, роль Писателя — не из легких… Но Тимур знает, что и как сказать, что и как сделать, чтобы все встало на свои места. Оля молодец. А Дрозд… Что с Дроздом? Определенно что-то происходит, надо будет выяснить после репетиции…
Женщина отбрасывает мокрую тряпку. Ее руки сведены судорогой, она не может пошевелить и пальцем. Ведет светскую беседу.
…Три года назад Тимур поставил этот спектакль в собственном воображении и многократно просматривал его, критиковал и снова просматривал, проигрывал по очереди все роли, разочаровывался, ненавидел, гнал прочь… Вскакивал ночью от внезапных ярких снов — а эту сцену можно бы изменить вот так… Возвращался к спектаклю, зачитывал пьесу до бурых пятен кофе на страницах, рисовал мизансцены, вылавливал в толпе лица людей, похожих, как ему казалось, на вымышленных им героев. Вот беда — с каждым новым просмотром то, что виделось Тимуру, все более отдалялось от исходника, от пьесы, от текста, знакомого «со щенячества»; Тимур ставил курсовые и дипломные работы, был в институте на хорошем счету, но только полгода назад набрался смелости и окликнул в коридоре проходившую по своим делам студентку Виту — чтобы предложить ей роль в «Трех братьях»…
…Здесь будет перемена света. Тимур точно знает, каким должен быть этот свет, примитивное клубное оборудование не способно на такой эффект, но Кон… Кон сделает.
…Кирилл и Борис нашлись одновременно. Оля пришла позже — перед этим ее роль играла друга актриса, но только с появлением Дрозда все стало на свои места, и призрачные персонажи навязчивых Тимуровых снов стали наконец обрастать плотью, и тогда он ронял с ужасом, что все делал неправильно, что эти вот живые люди властно меняют его замыслы самим своим существованием и что все надо начинать с начала…
…Ему казалось, что музыка в лирической сцене Дрозда и Оли так же материальна, как его, Тимура, рука. Что он может протянуть ее и подтолкнуть диалог — в нужную для спектакля сторону.
…Понял, что надо начинать с начала. Не все поверили ему сразу — тот же Борис долго сомневался, смотрел недоуменно, «а нас на мастерстве учили по-другому»… И Дрозд вовсе не легковерен, но именно Дрозд, пожалуй, первый поверил полностью. Тимур помнил, как однажды, заявившись пораньше на репетицию, услышал случайно слова, для его ушей не предназначенные. «Тимка чует время, говорил Дрозд. — То, что он делает, на первый взгляд, кажется ересью, фигней, но ты вспомни историю театра, Борь…
