Конрад Фиалковский - Homo Divisus
— Не помню. В самом деле, не помню, — сказал Корн, чувствуя неловкость от сознания, что ему не верят.
— Любопытно, — заметил Норт и больше к этой теме не возвращался.
Они остановились перед зданием, напоминавшим бетонированные бункеры, в которых Корну довелось как-то побывать еще с отцом. Тот говорил, что бункеры остались со времен войны. Война кончилась задолго до рождения отца, но Корн знал о ней много — часто говорил с отцом, когда еще был мальчиком, а в таком возрасте запоминают все, о чем говорят отцы. Он помнил, что после войны началась атомная эра, а сама война была беспощадна и жестока, как эволюция, и так же, как в процессе эволюции, в ней решался основной вопрос: жизни и развития. Больше никогда он бункеров не видел, потому что в его времена дома строили вверх, а не вкапывали в землю. В толстых, слегка наклонных стенах были пробиты широкие окна, в них горел свет.
— Я буду здесь жить? — спросил Корн.
— По крайней мере, пока. Займешь комнату Тертона. В глубине расположены лаборатории. Это очень старое здание, и не только снаружи. Наверху размещаются жилые комнаты в стиле прошлого века, не очень удобные. Видишь ли, — Норт замялся, — в определенном смысле Тертон был человеком со странностями. Хотел жить только здесь и здесь же хранил свой архив.
— Но ведь…
— Скажи ему прямо, Берт, — прервала Эльси.
— Хорошо. Тертон просил, чтобы именно его преемник сам перенес архив и записи. Он, знаешь, иногда пользовался ручкой. Оригинал.
— Что значит, просил?
— Он неоднократно упоминал об этом в разговорах. Признаться, я не вижу здесь смысла, так что, если хочешь, я поселю тебя в гостинице, а завтра прикажу перенести архив в обычный павильон.
— Берт, мы же договорились…
— Пусть Корн решает сам. В конце концов, нельзя человека силой заставлять жить в таком помещении.
Корн взглянул на Эльси.
— Я поживу здесь несколько дней, — сказал он. — А там посмотрим…
Оставшись один, он осмотрел комнату. Двустворчатые двери, какие порой можно увидеть в стереовизоре, большой дубовый письменный стол, вероятно, еще более древнее кресло, покрытое потрескавшейся, местами протертой кожей. В остальном обстановка была обычной: стереовизор, ключ к мнемотронам с большим серым экраном для чтения и калькулятор Опекуна с отверстием для знара. У Корна было такое ощущение, будто он давно знает и эти вещи, и то, что за небольшой раздвижной дверью расположена уютная спаленка с широкой кроватью и подушкой, расшитой драконами, происхождение которой он должен был бы помнить. Информация эта таилась где-то на краю его памяти, но когда он сосредоточивался, чтобы извлечь ее, она расплывалась, и он уже начал сомневаться, была ли она там вообще. Он стоял перед дверью и, когда, почувствовав его присутствие, она отошла в сторону, увидел кровать, подушку и шлем, висевший на толстом пружинном захвате, укрепленном в стене. «Шлема здесь не было», — подумал он, и только тогда сообразил, насколько абсурдна эта мысль. Он, «ожидавший» все то время, когда комнату занимал Тертон, не мог этого помнить.
Ванная была дальше. Он дернул блузу, и она разошлась вдоль невидимого шва. Корн все еще не мог привыкнуть к этому, и подумал, что сорочка, которую он носил полвека назад, нравилась ему больше. Он уже собирался принять душ, когда динамик, расположенный где-то под потолком, тихо загудел.
— Можно к тебе на минутку?
Он взглянул на экран интервизора и увидел лицо Эльси.
— Сейчас?
— Да.
— Пожалуйста.
Он привел блузу в порядок, прошел в кабинет и отворил дверь. Эльси вошла и осмотрелась.
— Наверно, ты здесь все изменишь?
— Не знаю. Пожалуй, нет. Я еще не думал.
— Тертон любил эту комнату. Вечерами он работал дома, а не в лаборатории, — Эльси присела в одно из двух современных удобных кресел, стоявших у стены рядом с небольшим столиком. — Принеси мне молока, пожалуйста.
Когда он вернулся со стаканом, она стояла возле письменного стола.
— Здесь не было никаких его бумаг? Я тебе говорила, что он иногда писал ручкой на бумаге?
— Не было.
— Видно, забрали после его смерти. Берт не сказал, но он никогда ничего мне не говорит.
— Если что-нибудь обнаружу, свяжусь с тобой по интервизору, — сказал Корн.
— Лучше не надо. Я еще приду сюда или загляну к тебе в лабораторию.
Корн думал, что теперь-то Эльси уйдет, но она снова села, держа в руке стакан с молоком.
— Видишь ли, Тертон был величиной. Пожалуй, единственным настоящим ученым во всем институте.
— Слышал.
— Не только ученым… Он не пользовался фантотроном. Считал, что человек должен жить только по-настоящему. Тебя это удивляет, как и всех, — добавила она, видя, что Корн молчит, и после паузы допила молоко. — Я хотела, чтобы ты, продолжая его исследования, хотя бы знал, что для него было самым важным, и не считал его… Впрочем, ты все равно не поймешь.
— Не пойму?
— Нет. Молодой манипулянт, присланный по специальному распоряжению Опекуна. Представляю себе, сколько тестов ты должен был пройти, прежде чем тебя выбрали. Всех нетипичных, которые не пользуются фантотронами и вообще не вписываются в заранее оговоренные рамки, отбраковывают уже в самом начале. Тертон всегда говорил, что здесь необходимы люди с ограниченным воображением, которые думают только о том, что делают. Другие не выдержат.
— А Тертон?
— Он был исключением. Талант, знания, опыт. Просто не было другого профессора, другого манипулянта, который мог бы делать все то, что делал он. А теперь здесь ты. Я представляла тебя иначе.
— Почему?
— После информации Опекуна. Искусственно регенерированный человек с предварительно записанной информацией.
— О чем ты?
— О тебе. Я ожидала что-нибудь вроде автомата, а ты… Ты оказался такой же, как все. Поэтому я и пришла.
Он молчал. Откуда-то от желудка к горлу подступала тошнотворная волна тепла. Что-то, видимо, творилось с его лицом, потому что он заметил, как Эльси глубже втиснулась в кресло.
— Ты… ты не знал?
— Уходи! Сейчас же! — его голос прозвучал как-то по-новому.
Эльси встала, обогнула кресло и подошла к двери.
— Корн, я не знала, я не хотела… Я должна сказать тебе еще кое-что.
— Уйди! — повторил он.
Хлопнула дверь. Так обычно в пьесах на исторические темы заканчивалась сцена. Но здесь все продолжалось, и металлические подлокотники кресла по-прежнему отражали гротескно искривленные стены комнаты.
Итак, Кома не сказала о том, что у него модифицирована память. Обманула его. Но что это значит? Может, то, что его мозг воспринимает образы, звуки, цвета, которые не вызывают ответа в стертых процедурами воспоминаниях? Что он воспринимает мир искаженным, не знает об этом и знать не может? — Что он не такой, как остальные, и отличается настолько сильно, что навсегда останется таким?
