Максим Кононенко - Танго
Повертев головой я нашел длинную окаменелую сосновую иглу. Тебе будет приятно, подумал я и приставил острие к нежно-зеленому дрожащему пузу. Кожа беспомощно прогнулась, лягушка замерла, перестала дрожать. И я застыл, закрыл глаза и сосредоточился. Мне хотелось что-нибудь сказать ей на прощание, перед тем, как я надавлю на иглу. Перед тем, как убью ее.
8
И было поле, большое такое поле, заросшее ковылями. Я стоял на краю этого поля и боялся его, не знаю, почему, боялся и все, Ковыль слепил меня своими волнами, внутри гремела музыка, танго какое-то, не помню слов, Николай Петрович что-то, та-там-та, здесь я, Николай Петрович, уходим завтра в море. Она звучала совершенно во мне, пытаясь вырваться и уйти в глубину поля, а я, не в силах упустить ее, шел туда, Николай Петрович, там-та-та, замечательный сосед, кругами, шаг вперед, остановка, поворот спиной, еще три шага вперед, поворот, я и не заметил, что танцую не один, что в руках у меня Анька, только очень маленькая, совсем крошечная и дрожит вся, не бойся, чудо мое, что страшного, когда поле и такая музыка, держись за меня крепче, а она смотрит на меня в упор, глаза неподвижные и немного навыкате, Анька, Анька, там-та-та, а кто такой Николай Петрович, и тут невообразимо огромное и твердое, прямо в лицо, еле успеваю отвести в сторону руки с Анькой - музыка кончилась.
9
Танцуя, я врезался в старую шершавую сосну, ссадил щеку и прикусил язык. Руки мои были вытянуты вперед, и там, впереди, болталась в пальцах полуживая от страха моя партнерша - крохотная холодная лягушка. Мне показалось, что я схожу с ума, в тот момент показалось в первый раз.
Черти, я не могу убить ее, какое-то вшивое земноводное, жабу, никого в этом лесу, мне надоело это все, я хочу, наконец, включить телевизор и прослушать прогноз на завтра! Я размахнулся и метнул лягушку далеко вглубь леса, даже не слышал, как она там упала, схватил ружье и начал палить вокруг, куда попало, перезаряжать и стрелять, представляя, что убиваю их всех, и в первую очередь Петю и ее, сволочь, им всем нет никакого дела до меня. А когда в кармане у меня не оказалось очередного патрона, эта так неожиданно наступившая тишина навалилась на меня, прижала к земле, вдавила в эту грязную сырость, та же самая тишина, как и тогда, когда стреляли по нам, тишина после стрельбы, так больно ушам, и я зарыдал.
Конечно, они сразу спросили, что это со мной, где это я был, почему это весь в грязи, с ружьем, без патронов, с исцарапанным лицом. Танцевал, ответил я. С кем? С лесной лягушкой. Они все заржали совершенно по-идиотски, все, кроме Аньки, которая очень неодобрительно на меня смотрела.
Ты не имел права так думать, говорили ее глаза. Почему же это не имел, немного растерянно смотрел я в ответ, - я имею право делать все, что хочу, хотя бы и стрелять из ружей. Нет, ты не имел права меня ревновать. Это почему же? Потому что я тебе ничего не должна. Анька, кричали мои глаза, я хочу тебя, я, быть может, даже люблю тебя. Нет, моргнула она, ты лжешь. К тому же ты тоже со мной спал, так что уступи и другим. Мои глаза недоумевали. Когда? Тогда, когда меня забодал козел, у Коломенского, или ты даже не помнишь?
Глаза мои закрылись, Анька пропала, я слышал только, как она о чем-то говорит с Рудольфом, по-английски и смеясь, а остальные болтают о чем попало, Саша спорит, Петя рассказывает пионерские анекдоты, Леня слушает эти анекдоты, а Федя соглашается с Сашей, посуда звенит, чиркают спички, выдыхается сигаретный дым... Стоп, а откуда взялись сигареты? Саша ходил к тем, двоим, ну из трейлера, нашел у них по пачке. Ходил? Но ведь мы ехали тогда столько времени от этого места! Да, три часа, но идти оказалось быстрее. Закопал? Не, они воняют уже вовсю. Саша зачем-то документы у водителя забрал, на, смотри. Не хочу я смотреть, дайте лучше выпить чего-нибудь, как раз будет повод покурить. Так где ж ты все-таки был? спрашивает Саша. В лесу. А стрелял в кого? В воду. Зачем? На круги смотрел. Мудак, смеялся Саша, мы хотели еще куда-нибудь съездить или на охоту пойти, а ты ружье забрал. Так не собирались же ехать, взволновался я. Скучно здесь, сказал Федя, надоело сидеть целый день.
Поехали завтра, сказал я, только меня возьмите с собой. Саша посмотрел на меня с интересом и промолчал.
Потом мы как-то сразу напились, выкурили все сигареты и орали песни, ничуть не думая о том, что нас могут услышать. Нельзя столько пить, я все время говорил себе об этом, нельзя. Но нам стало становиться все равно.
В ту ночь она спала с Рудольфом, а мне не снилось ничего. Может, я и увидел бы какой-никакой сон под утро, я всегда вижу сны под утро, но еще задолго до утра, часа в четыре меня разбудил эта сволочь Петя и прошептал, что пора ехать. Я до сих пор не знаю, что заставило меня не посылать его, а действительно встать и пойти на двор. Легко сказать - пойти, меня кидало из стороны в сторону, как при урагане, но я благополучно добрался до озера и, как был, в одежде, бухнулся в ледяную воду. Может, мне и не стоило этого делать, но я это сделал, так уж вышло. И именно так я объяснил это Саше с Петей, которые уже ждали меня в грузовике и были глубоко потрясены таким моим видом. Меня посадили в фургон, они не хотели мокнуть рядом со мной, да втроем мы бы и не вошли в эту красную кабину. Насколько я понял, они никому не сказали об отъезде, но почему-то взяли меня. Когда грузовик проехал около километра я понял, что Саше тоже не помешало-бы прыгнуть в озеро - он с трудом удерживал машину на узкой лесной дороге, постоянно задевая выступающими углами фургона стволы деревьев. Я решил, что самое время доспать, если, конечно, удастся, пока они будут искать какую-нибудь новую деревню. И хотя я сильно протрезвел от воды и, кроме того, был насквозь мокр - с меня текло, а грузовик каждую минуту сотрясали жесткие удары, несмотря на все это мне удалось заснуть почти сразу. Снилось мне неожиданно выпал снег.
10
Я смотрю в окно, мне тепло, на улице - никого, вокруг красноватой луны столбового фонаря мелкими мухами кружится в непонятных направлениях снежная крупа, обсыпая соляным покрывалом одинокие автомобили. То ли я в аквариуме, то ли город в аквариуме, а скорее всего и я и город в аквариуме. Внизу что-то дверным звуком грохает, что-то звонко падает - все всякого сомнения разбито подъездное стекло. С похожими на завод стонами устало суетится лифт. Я поэтизирую ночь. Позади меня на рояле что-то безудержно светское бренчит обнаженная школьница, холодно же голым задом на мертвой коже кривоногого стула... Две другие, одна другой пятнадцатилетнее, резвятся на бильярдной кровати, озорно притрагиваясь змеиными язычками к прорезиненным пенькам сосков, заполняя строгой формы влагалища кофейными зернами. Им безусловно хорошо, они даже не замечают моего адвокатского профиля на фоне полного собрания сочинений. Придворные ноты упруго сыпятся из-под хищно расставленной створки номерного рояля, сладко шумит в голове от легкого вина, вдали проплывают каравеллы, бригантины и эспаньолы, так бесконечно пусто внизу живота, так полетно... И не хватает-то сущей малости, пустяка ничтожного, а все из-за того, что эта сука ирландец полный коробок шмали куда-то подевал. И только я понял это, как исчезли с плавным вздохом чистые куклы, унеся с собой в никуда полные влагалища моего кофе. Весь мой кофе. А та, что осталась, с такой силой долбила заслуженное клавиши моего старенького пианино, с такой самосвальной мощью вжимала в пол латунную педальку, демоны, она же сейчас все сломает, забирайте, забирайте и ее, ни к чему мне ее поролоновые ягодицы, стул, постойте, при чем же здесь стул... И пропала вместе с любимым вертящимся стулом. Меня отпустило.
