Генрих Альтов - Угол атаки
Оглушительный старт «Черепахи» продемонстрировал комиссии разницу между веслами и ракетой и, как позже сказал Яшка, ссылаясь на Маяковского, сделал это «весомо, зримо, грубо».
А я, открыв глаза, увидел, что «Черепаха» двигалась, но действительно с черепашьей скоростью. Каждый взрыв (а они раздавались три-четыре секунды) заставлял меня закрывать глаза. Я чувствовал, как выгибается корпус «Черепахи», и ждал, что камера сгорани вот-вот сорвется. Оглушительные, пушечной силы, взрывы — это победа: мотор работал и еще как громко работал! Но «Черепаха», содрогаясь и сотрясаясь от взрывов, шла со скоростью пешехода, не больше. И это было страшное поражение… Меня раздирали противоречивые чувства, а подумать, собраться с мыслями я не мог: попробуй мыслить, если за спиной раздаетс такая канонада!
Логично мыслить я начал, когда «Черепаха» подошла к середине пруда. Я разглядел стрелку манометра, увидел, что она дрожит около цифры «4» и подумал: раз «Черепаха» не развалилась — еще не развалилась! — и мотор держится, надо поднять давление ацетилена до семи или восьми атмосфер.
Я выключил зажигание, перекрыл пусковой кран. Наступила тишина, просто невероятная тишина, я никогда не слышал такой тишины. Не знаю, шипел ли карбид в баках, но стрелка двигалась вправо, давление увеличивалось, и я стал вертеть руль. «Черепаха» медленно разворачивалась.
И вот произошла катастрофа.
Послышался странный звук — словно с треском разорвалс кусок материи, — и кабина сразу заполнилась едким запахом карбида. Лопнул бак, первый слева, он разошелся по шву, стальная стенка как бритвой пропорола фанерную обшивку. Внутрь катера хлынула вода. Я посмотрел на стрелку, она дрожала у цифры «7»: включить бы сейчас двигатель!… Но «Черепаха» кренилась на борт, в кабине было невозможно дышать. Я отбросил плексигласовый верх и полез за борт…
Все-таки «Черепаха» была хорошим кораблем: тонула она не спеша, солидно. Я плавал вокруг нее, пока она не скрылась под водой. Потом я направился к берегу. Очень не хотелось туда плыть, но что оставалось делать…
То, что происходило в следующие полчаса, трудно поддается описанию. Разъяренные члены комиссии тянули меня в разные стороны, пересчитывали мои руки и ноги, что-то спрашивали, а я ничего не слышал и отвечал невпопад. На Сергея Андреевича и Николая Борисовича обрушилс град упреков и обвинений. Комиссию нисколько не беспокоило, что «Черепаха» не побила мировой рекорд. Похоже комиссия ничего не заметила, кроме первого взрыва. Председательница возмущенно повторяла: «Кто разрешил посадить ребенка на эту бочку с порохом?»
Яшка успел сбежать, а нас — Сергея Андреевича, Колбу и меня — посадили в автобус и повезли в город. Через час мы давали объяснения директору дома пионеров. Собственно, за всех нас объяснялс Сергей Андреевич. Мне не удалось сказать ни слова, хотя еще в автобусе, слегка изменив знаменитое изречение Галилея, я приготовил отличную фразу: «А все-таки она двигалась!»
Объяснения шли на высоких тонах. У директора был внушительный голос, директор натренировался в драмкружке. А Сергей Андреевич мог, если надо, перекричать рев шторма. Мы сидели в коридоре, ожидая решения. И начальство проявило мудрость, которая поразила меня своей неожиданностью и непостижимостью. Был издан приказ в двух пунктах:
Конструкторов «Черепахи», руководител и актив химического кружка премировать туристскими путевками.
Лицам, указанным в пункте первом, отбыть в турпоход согласно путевкам.
Позже я понял, насколько мудро и логично было это решение. Нас премировали, следовательно, нам не обидно. Нас отправляли в турпоход, следовательно, дальнейшие эксперименты пресекались, комиссии тоже не обидно. К тому же решалась проблема, вторую неделю терзавшая директора: горели турпутевки, предусматривающие пеший поход вдоль Большого Кавказа, от этих путевок наотрез отказывались руководительницы хоровых и тому подобных кружков. Путевки и билеты нам вручили тут же. Мы посмотрели и ахнули — поезд уходил завтра утром. Надо было бежать домой, объяснять все родителям и собирать вещи…
* * *В походе у нас было достаточно времени, чтобы подумать, что же собственно произошло. Сначала мы на все лады обсуждали, как поднять «Черепаху». И только потом поняли, что нужен новый двигатель. В камеру сгорания «Черепахи» топливо поступало в газообразном виде, газ весит мало, а объема занимает много. Поэтому каждый раз в камере оказывалось всего несколько граммов горючей смеси. Мы не сообразили, что горючее надо подавать в жидком виде — в этом была наша ошибка.
По вечерам мы сидели у костра и спорили, каким должен быть жидкостной ракетный двигатель, какое горючее лучше и какую жидкость взять окислителем вместо воздуха.
Жидкостной ракетный двигатель я собирал два года. Камера сгорания была маленькая, меньше чайного стакана: весь двигатель спокойно умещался на подоконнике. Я собирал двигатель дома, иногда мне помогал Яшка. Запустить двигатель я не решался; знал, что в самом лучшем случае он выдержит несколько секунд, не больше.
Много мороки было с окислителем — перекисью водорода. В аптеках продавали трехпроцентный раствор перекиси, для двигателя этот раствор не годился. Дина достала в парикмахерской пергидроль — 30-процентный раствор перекиси, но и этого было мало. Впрочем, пергидроль пригодилась для дыхательного прибора. Она легко разлагалась, выделяя кислород. И построил подводный дыхательный прибор, работающий на перекиси. Я не придавал этому прибору особого значения, но именно на него я получил свое первое авторское свидетельство. Было это в десятом классе…
В феврале сорок третьего я ушел в армию. За два дня до отъезда удалось раздобыть немного концентрированной перекиси, решил показать Дине, как работает жидкостная ракетная установка. Вечером объявили воздушную тревогу, соседи опустились в убежище, а мы с Диной вытащили установку в опустевший коридор. Двигатель был надежно прикреплен к стенду, массивной металлической доске. Мне вспомнилась кабина «Черепахи»; на этот раз не было никаких приборов — ни манометра, ни указателя угла атаки. Пусковой кран я дернул шпагатом издали. Перекись, попав в камеру сгорания, сама воспламенила горючее, спирт. И в унылый коридор старой коммунальной квартиры вдруг ворвался голос будущего, голос ракетной эры — слитный, мощный, яростный рев ракетного двигателя. За две-три секунды камера раскалилась докрасна. Рев резко оборвался, над стендом взметнулось синее пламя, горел спирт. Мы с трудом сбили огонь, от установки остался обгоревший, оплавленный металл…
И все-таки она сработала, эта установка! Наверное, это самое главное. Мы ищем, строим, сомневаемся, радуемся, надеемся и, в конце концов, что-то удается, что-то получается, и мы можем сказать: а все-таки вертится, смотрите, все-таки вертится, движется, работает!..
