Борис Армфельт - Прыжок в пустоту
Кое-как, цепляясь за окружающие предметы и двигаясь, как неизлечимый паралитик, я стал пробираться к закрытой дверце средней переборки отделявшей наше помещение от передней части камеры, где были сосредоточены приводы и рычаги.
Необходимо было взглянуть, что делает там профессор и почему он допускает такое нелепое поворачивание снаряда. Ведь даже здесь, в абсолютной пустоте, можно было бы управлять движением ракеты, поворачивая небольшие рули у выходных отверстий и тем изменяя направление вытекающих из них газовых струй.
Но Мари предупредила меня. Ей, очевидно, пришли те же мысли, и она была гораздо ближе к дверце, чем я.
До этого момента мои воспоминания идут довольно гладко, но дальше наступает путаница и хаос.
Мари сразу распахнула дверь, и вдруг с отчаянным воплем отлетела назад; я видел, как она пронеслась мимо меня, закрывая лицо руками, и запуталась где-то сзади, между ножками и постаментами приборов.
Мари сразу распахнула дверь, и вдруг с отчаянным воплем отлетела назад, закрывая лицо руками.
Из открытых дверей пахнуло жаром, как из плавильной печи. Широкий столб невыносимо яркого света, словно поток до-бела раскаленной стали, вырвался оттуда и залил собой большую часть заднего помещения. Все металлические, полированные и стеклянные части инструментов, на которые упали эти ужасные лучи, словно вспыхнули, отражая их по всем направлениям, и сами точно обратились в какие-то ярко сверкающие раскаленные груды. Все кругом точно запылало, испуская ослепительный свет и удушливую жару.
Все это произошло так мгновенно, что я ничего не успел ни сделать, ни сообразить, а лишь инстинктивно закрыл лицо руками, спасаясь от этого дьявольского навождения.
На мое счастье, поток лучей из двери не задел меня непосредственно; я остался в теневой части помещения и подвергся лишь действию лучей, отраженных окружающими предметами. Это спасло меня и дало мне возможность понемногу осознать положение.
Страшное явление было просто солнечным светом. В нашей земной обстановке, особенно в умеренных и высоких широтах, — Солнце — друг человека; свет его радует и приветствуется. Но уже в тропических странах, где солнечные лучи, пронизывая атмосферу, сравнительно меньше ею задерживаются, свет его угнетает и ослепляет; от него стараются укрыться; иногда он даже поражает насмерть солнечным ударом.
Но здесь — в пустоте межпланетного пространства — ничем не задерживаемый солнечный свет является чем-то неописуемо ужасным. Я почти не могу передать тех ощущений, которые мне пришлось испытать, когда я, придя, наконец, немного в себя, стал осторожно, ползком подбираться к двери. Я не собирался проникнуть в переднее отделение: управлять рычагами в этой раскаленной печи — нечего было и думать; спасти профессора, вытащить его в наше заднее отделение — тоже было невозможно. Да он в этом, конечно, уже не нуждался: он, как раньше постоянно это говорил, «сорвал покрывало Изиды с лица богини», и гневный взгляд ее ужасных огненных глаз обжег, ослепил и убил его на месте. Нет, мне хотелось только захлопнуть эту дверь, чтобы не задохнуться и не сгореть в быстро нагревавшемся воздухе нашего помещения.
Я подполз к двери и здесь, закрыв голову куском черного полотна, снятого с одного из оптических приборов, я взглянул… Этого, конечно, не следовало бы делать; но я не мог утерпеть: раз уж покрывало Изиды снято, то как же не взглянуть хоть исподтишка на лицо богини? И я увидел…
Еще задолго до появления в иллюминаторе самого солнечного диска, я мог почти безопасно любоваться его великолепной короной. С Земли ее можно наблюдать только при полном солнечном затмении; но здесь она захватывала широкие полосы неба в обе стороны от диска, простираясь на черном фоне в виде яркого зеленого ореола.
Но постепенно несравненный цвет нефрита стал поглощаться красным отблеском протуберанцев, а за ними явился диск Солнца.
Как оно выглядело?.. Мне показалось, что какая-то невероятно сильная рука схватила меня за шею и сразу погрузила мою голову в море расплавленной стали… вот, как оно выглядело, и лучше описать его я по умею.
Оглушенный, опаленный, несмотря на защиту черного коленкора, я едва имел силы захлопнуть страшную дверь, показавшуюся мне адовой пастью, и, обессиленный, отдался влиянию ускорения, которое понесло меня к задней стенке камеры.
А снаряд продолжал нестись в пространстве, никем не управляемый, и развивал все большую скорость, пока горел еще состав, сохранившийся в ракетном цилиндре.
Долго ли это продолжалось? Не знаю, не помню… Я уцепился за какой-то штатив, и это позволило мне, несмотря на потерю веса и силу ускорения, удержаться на полу около проделанного в нем иллюминатора. Но я в него ничего не увидел, кроме блестящего голубоватого тумана: это была земная атмосфера, отражавшая солнечные лучи, которые препятствовали взгляду проникать в глубину. Я не мог из-за них видеть земную поверхность, совершенно так же, как не видит дна озера человек, стоящий на берегу его.
Уже несколько раз прежде и с особой ясностью теперь, когда я лежал без сил у нижнего иллюминатора, приходили мне на ум фантастические рассказы о межпланетных путешествиях, читанные, мною раньше. Как далеки были, их авторы от действительности! Мне вспомнились знаменитые Барбикен, Николь и Мишель Ардан[6], летящие в ядре на Луну и большую часть времени занимающиеся едой, питьем и сном; а когда они не ели и не спали, а выглядывали в иллюминаторы, мимо них проносились болиды и кометы, чтобы им не было скучно. Земля поворачивала к ним то одно, то другое полушарие, а Солице мирно согревало и освещало их ядро. Повидимому, ни одному из таких авторов не приходило даже в голову, какой тяжелый, беспредметный ужас вызывает в душе человеческой вид этой бездонной черной бездны! А Солнце?! Одно его существование делает все эти фантастические путешествия на другие планеты совершенно немыслимым. Я оказался лишь на пороге этой неизмеримой беспредельности, и одного взгляда в глубину ее было достаточно, чтобы наполнить душу неизреченным ужасом.
От этих смутных мыслей, или вернее полузабытья, отвлек меня гневный возглас Мари, попрежнему лежавшей около постаментов с закрытым руками лицом:
— Да пойдите, же, наконец, туда! Разве вы не чувствуете, что мы падаем!? Умерли вы, что ли!
Я опять вернулся к окружающей действительности и сейчас же ощутил в ней резкую перемену: в помещении царствовала полная тишина; шипящий звук горения ракетного заряда, который был слышен даже в пустоте, передаваемый металлическими частями и стенками камеры, теперь совершенно прекратился: заряд выгорел до конца. Вместо с этим исчезла и сила, обусловливаемая ускорением: меня уже не влекло к задней стене. Но явственнее всего я ощутил восстановление моего нормального веса, связанное с огромным улучшением физического самочувствия. Это означало, что ракета возвратилась в верхние слои атмосферы, и теперь плавно спускается на своих поддерживающих поверхностях, как аэроплан.
