Джон Кристофер - Белые горы
– Делай как хочешь. Я ложусь спать.
Он пожал плечами:
– Что ж, останемся, если ты так говоришь.
Его покорность не смягчила меня. Я понимал: сказанное им разумно. Но молча пошел в лес, а Генри за мной. В глубине кустов мы нашли место, где нас не могли увидеть, даже если бы прошли рядом, и улеглись. Я уснул почти немедленно.
Когда я проснулся, было уже темно. Генри спал рядом. Если я встану тихонько, то смогу улизнуть, не разбудив его. Мысль была соблазнительна. Но казалось нечестным оставлять его в лесу, перед наступающей ночью. Я протянул руку, чтобы разбудить его, и тут кое-что увидел: он обернул вокруг своей руки петлю моего мешка, так что я не мог взять мешок, не разбудив его. Значит, и ему пришла в голову такая мысль.
Он проснулся от моего прикосновения. И перед тем как двинуться дальше, мы съели остаток буханки и кусок копченого мяса. Деревья росли густо, и нам не было видно неба, пока мы не вышли из леса. И только тогда я понял, что темнота объяснялась не только приближением ночи: пока мы спали, небо затянуло тучами, и уже падали первые тяжелые капли.
В быстро угасающем свете мы спустились в долину и поднялись по противоположному склону. В окнах домов горел свет, и нам пришлось сделать большой крюк. Пошел сильный дождь, но вечер был теплый, и как только дождь кончился, одежда на нас высохла. С вершины мы еще раз посмотрели на огни деревни и пошли на юго-восток. Вскоре наступила тьма. Мы шли по холмам, поросшим травой. Раз мы набрели на развалившуюся хижину, явно нежилую, и Генри предложил остановиться в ней до утра, но я отказался, и мы пошли дальше.
Некоторое время мы молчали. Потом Генри сказал:
– Слушай.
Я раздраженно ответил:
– Что еще?
– Мне кажется, кто-то идет.
И я услышал сам – топот ног за нами. Должно быть, нас увидели жители деревни и предупредили четверых всадников. И теперь они нагоняют нас.
Я прошептал:
– Бежим!
Не дожидаясь ответа, я побежал сквозь ночную мглу. Генри бежал рядом, и мне показалось, что я слышу и наших преследователей. Я побежал быстрее. И тут правая нога у меня подвернулась на камне. Я почувствовал сильную боль и упал.
Генри услышал, как я упал. Он подбежал и спросил:
– Где ты? Что с тобой?
Попробовав встать, я почувствовал сильнейшую боль в правой лодыжке. Генри попытался поднять меня. Я застонал.
– Ты поранился? – спросил он.
– Лодыжка… Она, наверное, сломана. Ты лучше уходи. Они сейчас будут здесь.
Он произнес странным голосом:
– Я думаю, они уже здесь.
– Что?
Я почувствовал теплое дыхание на шее, а протянув руку, коснулся чего-то мягкого.
– Овца!
Генри заметил:
– Они любопытны. Иногда это с ними бывает.
– Дурак! – сказал я. – Заставил нас бежать от стада овец, а теперь смотри, что случилось.
Он ничего не ответил, но наклонился и стал ощупывать мою лодыжку. Я прикусил губу, чтобы не закричать.
– Не думаю, чтобы она была сломана, – сказал он. – Вероятно, вывих. Но тебе придется лежать день-два.
Я сердито отрезал:
– Звучит прекрасно.
– Вернемся к хижине. Я тебе помогу.
Снова пошел дождь, на этот раз проливной. Мое желание гневно отказаться от помощи утонуло. Генри поднял меня на спину. Это было кошмарное путешествие. Он с трудом обрел равновесие: вероятно, я оказался тяжелее, чем он предполагал. Ему часто приходилось опускать меня, чтобы передохнуть. Было абсолютно темно. Каждый раз, как он опускал меня, боль пронзала мою ногу. Я уже начал думать, что он ошибся направлением и пропустил во тьме хижину – это было совсем нетрудно.
Но наконец она показалась в ночи, и дверь открылась, когда он поднял щеколду. Послышался шум – должно быть, крысы. Генри сделал еще несколько шагов и со вздохом изнеможения опустил меня. Ощупью он отыскал в углу груду соломы, и я прополз туда. Нога у меня болела, я промок и чувствовал себя несчастным. К тому же мы за прошлые сутки спали лишь несколько часов. Но все же прошло немало времени, прежде чем я уснул.
Когда я проснулся, был день. Дождь прекратился. В окошке без стекол виднелось голубое утреннее небо. В хижине оказались только скамья и тростниковый стол. На стене висел котел и несколько глиняных кружек. Был еще очаг с грудой дров и куча соломы, на которой мы лежали. Я позвал Генри, потом еще раз. Ответа не было. Я подтянулся, морщась от боли, и пополз к двери, держась за стену.
Генри не было видно. Тут я заметил, что нет и моего мешка там, где я уронил его ночью.
Я вполз обратно и сел у стены. Первые горизонтальные лучи солнца грели меня, пока я обдумывал ситуацию. Генри – и это казалось очевидным – бросил меня и забрал с собой всю пищу. Оставил беспомощного и голодного. Я не мог рассуждать логично. И меня охватил гнев. Но он по крайней мере помог мне забыть боль в ноге и ноющую пустоту в желудке.
Даже когда я успокоился и стал способен рассуждать здраво, это не улучшило моего положения. От ближайшего жилища я находился в нескольких милях. Предположим, что я сумею проползти это расстояние, хотя, казалось, это было невозможно. Или кто-нибудь – пастух скорее всего – пройдет на таком расстоянии, что услышит мой крик. И то, и другое означало позорное возвращение в Вертон. А также жалкий и унизительный конец путешествия. Мне стало жаль себя.
Мне было совсем худо, когда я услышал, как кто-то подходит к хижине. Чуть позже послышался голос Генри:
– Где ты, Уилл?
Я ответил, и он подошел. Я сказал:
– Я подумал, ты убежал. Ты взял мешок?
– Конечно, мне нужно было нести в нем.
– Что нести?
– Ты сможешь двигаться только через несколько дней. Я подумал, что стоит позаботиться о продуктах.
Он открыл мешок и показал мне буханку, кусок холодного жареного мяса и пирог.
– Раздобыл на ферме ниже по холму. Окно кладовки было открыто. Не очень большое окно – я думал, что застряну.
Я чувствовал огромное облегчение, но в то же время и недовольство. Он смотрел на меня, улыбаясь, ожидая похвалы за свою находчивость. Я сухо спросил:
– А где пища, которая была в мешке?
Генри удивленно взглянул на меня.
– Я ее сложил на полке. Разве ты не видел?
Конечно, я не видел, потому что не смотрел.
Прошло три дня, прежде чем я смог продолжать путь. Мы оставались в хижине, и Генри дважды отправлялся в долину за продуктами. У меня было достаточно времени для размышлений. Генри, правда, поднял ложную тревогу из-за овец, но только потому, что у него острый слух: я мог обмануться точно так же. Это я настаивал на передвижении по ночам. И теперь я зависел от него. Опасения оставались – конечно, нелегко преодолеть нашу враждебность, но теперь я не видел возможности бросить его до того, как мы доберемся до Рамни. В конце концов я рассказал ему все – куда я направляюсь, что узнал от Озимандиаса.
