Игра в четыре руки - Батыршин Борис Борисович
Геша – это директор, он ведет у нас историю, но уничижительное прозвище никак не отражает наше отношение к нему. Геннадия Васильевича уважают – за грозную внешность, за признанную всеми справедливость. А еще за биографию: во время войны он был танкистом.
Был в школе дурацкий обычай: так непочтительно сокращать имена учителей. Мариша, Клавдиша, Зинуля… Мало кого из наших наставников миновала чаша сия. Трудовик, сухопарый, круглоголовый, плешивый и отчаянно лопоухий Александр Иванович, вечно расхаживающий по школе в засаленном синем халате, именовался Сан Ваныч. Военрука Георгия Палыча звали Жорой, а Алла Дмитриевна, миловидная, кукольной внешности, «англичанка», удостоилась ласкового прозвища Аллочка.
– У нас сейчас что, «СССР»? – спрашиваю, копаясь в сумке. А Женька тоже хорош – положил зачем-то оба учебника, и «Историю СССР», и «Новую историю». Мне что, монетку кидать?
– Ага, – кивок и лукавый взгляд. – Ты что, не проснулся еще? «Новая» будет во второй половине года.
Ловлю на себе неодобрительный директорский взор. Плохо дело, походу, Геша начинает терять терпение…
А вот мне не страшно – от слова «совсем»…
– «И тут, ребята, началось страшное…» уже было?
Есть у историка такая любимая присказка, когда он повествует о массовых побоищах, сражениях, казнях и прочих исторических ужасах.
Милка снова фыркает.
– Еще нет. Он только домашку спрашивал.
– Значит, будет, – уверенно заявляю я. Чуть громче, чем следует, потому на этом Гешино терпение заканчивается.
– Абашин, ты, надо полагать, хочешь высказаться? – грозно вопрошает он, постепенно закипая.
Я пожимаю плечами. В самом деле, откуда мне знать, к чему надо быть готовым? И явственно ощущаю, как внутри моего сознания заходится в панике альтер эго:
«Вы… ты чего? Офонарел? Сейчас вызовет, а это банан, ты же не учил!»
Банан – это двойка. Тут мне подсказка не нужна.
– Так мы ждем, Абашин!
Директор воинственно вскинул подбородок. Прямоугольное, словно вырубленное топором лицо раскраснелось, как всегда в минуты раздражения.
Я вздохнул, встал и пошел к доске.
«Я дерусь, потому что я дерусь», – так ответил Портос. А Наполеон, подумав, добавил: «Главное – ввязаться в бой, а там видно будет…»
Или он не так говорил? Не суть.
– Так что вы, Абашин, подготовили?
Раз перешел на вы, значит, на грани. И пусть…
– А что надо было? – включаю я дурака.
И вижу, как у сидящего на первой парте Андрея Куклина медленно отвисает челюсть. У Ленки Афанасьевой, его соседки по парте, губы изображают заглавную «О». Аст со своей галерки крутит пальцем у виска. Остальные тоже не отстают.
Пробрало, ребятки? Это называется «слом шаблона». Не сделавшему домашнее задание разгильдяю полагается выкручиваться, мямлить о трудностях дома, врать, что перепутал уроки…
Гешу, кажется, тоже зацепило. Вместо того чтобы без разговоров влепить наглецу тот самый банан, он повелительно тычет указкой в ближайшую парту.
– Куклин, что я задавал?
Андрюха вскочил весь встрепанный. «Лучший в классе по истории», – услужливо подсказывает память, но я на нее цыкаю.
– Подготовить устное сообщение по периоду перед Отечественной войной тысяча восемьсот двенадцатого года! – бойко отвечает он. – Тильзитский мир, завоевание Финляндии, военные поселения, война с Ираном…
– Еще реформы государственного управления и просвещения, – добавляет Геша. – Не все в истории, Куклин, сводится к войнам. Садись, молодец. А мы пока… – Он разворачивается ко мне, и я отмечаю, что роковой багрянец немного рассеялся. – …а мы пока послушаем Абашина. Итак?..
Я ухмыльнулся. Помнится, бродила в Сети история безымянного автора, посвященная малоизвестному эпизоду как раз нужного периода. Стиль изложения там, такой… своеобразный. Настолько, что я запомнил его почти слово в слово.
– Регламент? – деловито осведомляюсь я. – В смысле сколько у меня времени?
Ну если Геша и сейчас не выставит меня из класса – значит, я что-то насчет него не понимаю.
О стенки черепушки бьется в истерике Женькино сознание. Бедняга, такой стресс…
– Пяти минут хватит? – отвечает вопросом на вопрос директор.
Киваю. Вы хочете песен? Их есть у меня!
– Итак, война с Ираном, – бодро начинаю голосом блогера, записывающего очередной ролик. – В смысле – с Персией, он тогда назывался именно так. В тысяча восемьсот пятом году Россия воевала с Францией в составе Третьей коалиции. Но у французов был Наполеон, а у нас – австрийцы, так что успехов на горизонте не просматривалось. Тем временем на юге у персидского Баба-хана, с мурлыканием читавшего сводки с европейских фронтов, возникла идея. Баба-хан перестал мурлыкать и пошел вой ной на Россию, рассчитывая расплатиться за поражения тысяча восемьсот четвертого года. Момент был выбран удачно: из-за очередной постановки спектакля «Толпа криворуких союзников и Россия, которая пытается всех спасти» Петербург не мог прислать ни одного солдата – на весь Кавказ было от силы тысяч десять штыков!
Я остановился, чтобы перевести дух. В классе повисло молчание. Челюсти по меньшей мере половины пребывали где-то в районе узла пионерского галстука. То ли еще будет, птенчики…
– Итак, на город Шушу, – я повернулся к висящей на доске карте и ткнул куда-то в район Закавказья, – где стояли гарнизоном шесть рот егерей майора Лисаневича, двинулись двадцать тысяч персидского войска под началом принца Аббаса-Мирзы. Думаю, он, как Ксеркс, тащил за собой позолоченную платформу с кучей уродов и наложниц. Узнав об этом, князь Цицианов выслал всю подмогу, которую только смог. Все четыреста девяносто три солдата и офицера семнадцатого егерского полка при двух орудиях.
Тишина была – можно услышать пролетевшую муху. Геша и тот замер, стиснув в побелевших пальцах деревянную указку.
– Их перехватили у реки Шах-Булах. Персидский авангард. Скромные четыре тысячи сабель. В то время на Кавказе сражения с менее чем десятикратным превосходством противника не считались за сражения и официально проходили в рапортах как «учения в условиях, приближенных к боевым». Так что Карягин комплексовать не стал – построил егерей в каре, отбил персидскую кавалерию и встал укрепленным лагерем-вагенбургом. Персы атаковали их до ночи, после чего взяли тайм-аут на расчистку груд персиянских трупов и похоронные стенания. К утру, прочитав в присланном из ставки Баба-хана наставлении… – Я запнулся, чуть не сказав «мануал», как было в оригинале той интернет-истории. Фу ты черт… – …так вот, прочитав в наставлении: «Если враг укрепился, и этот враг – русские, не стоит переть на него в лоб, даже если вас двадцать тысяч, а их четыреста человек», – персы принялись палить по вагенбургу из пушек. Наши в ответ сделали вылазку, пробились к персидской батарее и повзрывали все, сбросив в реку обломки пушечных лафетов с похабными надписями и картинками.
Кто-то хихикнул. Геша свирепо выпучил глаза, но промолчал.
– …но положения это не спасло. Провоевав еще день, Карягин заподозрил, что трем сотням егерей перебить целую армию все же не под силу. Жажда, опять же. Зной. Пули. И двадцать тысяч персов вокруг. Неуютно, знаете ли…
Снова смешок, и сразу – шиканье, адресованное весельчаку. Значит, хотят дослушать? Что ж, пойдем навстречу народу…
– На офицерском совете были предложены два варианта: или остаемся здесь и умираем. Кто за? Никого. Или прорываем кольцо, пока персы пытаются нас догнать, штурмуем ближайшую крепость и сидим за ее стенами. Там тепло. Хорошо. И мухи не кусают. Правда, нас уже не три сотни, а две, а персов по-прежнему десятки тысяч, и все это будет похоже на голливудский боевик…
Легкий гул, тут же сошедший на нет. Ну да, здесь о голливудских боевиках лишь читали разгромные статьи в газете «Советская культура»…
– …итак, решено было прорываться. Ночью. Перерезав персидских часовых и стараясь не дышать, участники шоу «Остаться в живых, когда остаться в живых нельзя» вышли из окружения. Потом была погоня, перестрелка, наши оторвались в лесу от махмудов и вышли к крепости. К тому моменту вокруг уцелевших – а ведь шел четвертый день непрерывных боев, штыковых схваток и игр в прятки по ночам – уже сияла золотистая аура…
