Рик Янси - 5-я волна
Но после Третьей волны я их возненавидела. Понимаю, они не виноваты, но ничего не могу с собой поделать. Так человек, стоящий перед расстрельным взводом, ненавидит пули.
Мерзкие птицы!
8
Проведя в пути три дня, я решаю, что машины – это вьючные животные.
Они передвигаются группами. Умирают сообща, сгрудившись при авариях или выстроившись в длинную вереницу. И вдруг вереница заканчивается. Впереди пустая на мили дорога. Есть только я и асфальтовая река между берегами из голых деревьев. Последние листья отчаянно цепляются за черные ветки. Дорога, чистое небо, высокая пожухлая трава и я.
Эти участки пути самые опасные. Машины – мой щит и кров. Я сплю в уцелевших, а запертые еще не попадались. Правда, сном это трудно назвать. Воздух спертый, дышать нечем, окно разбить нельзя, дверцу нельзя оставить открытой. Голод не отступает, и мучают ночные мысли: «Одна, одна, одна». А самая худшая из плохих мыслей такова: я не конструировала беспилотники иных, но если бы конструировала, на борту обязательно стоял бы датчик, чтобы улавливать тепло живого существа через крышу автомобиля.
Эта мысль непобедима. Едва начинаю задремывать, мерещится, будто распахиваются дверцы и ко мне тянутся десятки нечеловеческих рук. Встряхиваюсь, на ощупь нахожу М-16 и выглядываю из-за заднего сиденья, потом делаю оборот на триста шестьдесят градусов; при этом я чувствую себя в ловушке, потому что окна запотели и снаружи почти ничего не видно.
Приближается рассвет. Я жду, когда рассеется туман, потом пью немного воды, чищу зубы, дважды проверяю свое оружие, оцениваю оставшиеся припасы и снова – в дорогу. Смотрю в небо, смотрю под ноги, оглядываюсь. Хочется пить. К городу не приближаться, только при чрезвычайных обстоятельствах.
Причин, чтобы держаться подальше от городов, много.
Знаете, как определить, что город уже недалеко? По запаху. Запах города разносится на много миль вокруг.
Запах гари. Вонь нечистот. И запах смерти.
В городе трудно пройти два шага и не наткнуться на труп. Забавно: люди тоже умирают кучно.
Запах Цинциннати я чую еще за милю до знака выезда из города. Густой столб дыма лениво поднимается к безоблачному небу.
Цинциннати горит.
Меня это не удивляет. После Третьей волны пожары – самое распространенное явление, если не считать трупы. Чтобы выгорело десять кварталов, достаточно одной молнии. В городах не осталось никого, кто стал бы тушить огонь.
У меня слезятся глаза. От вони Цинциннати рвота подкатывает к горлу. Я останавливаюсь ровно на столько, чтобы повязать платок вокруг рта и носа, а потом ускоряю шаг. У меня дурное предчувствие. В голове звучит древний голос: «Быстрее, Кэсси. Поторопись».
А потом, где-то между семнадцатым и восемнадцатым выездами, я натыкаюсь на тела.
9
Их три, лежат на разделительной полосе, но не кучно, как бывает в городах, а на некотором расстоянии друг от друга. Первый – мужчина; думаю, он одного возраста с моим папой; на нем синие джинсы и тренировочная куртка «Бенгалс». Мужчина лежит лицом вниз, руки раскинуты. Его убили выстрелом в затылок.
Второй труп примерно в десятке футов от первого. Это молодая женщина, она ненамного старше меня, на ней штаны от мужской пижамы и бюстгальтер «Викториас сикрет». В коротких волосах фиолетовая прядь. На указательном пальце левой руки печатка с черепом. Ногти покрашены черным лаком, грубо обкусаны. И у нее пулевое отверстие в затылке.
Еще несколько футов по разделительной полосе – и третий мертвец. Это мальчик лет одиннадцати-двенадцати, в спортивной фуфайке и кедах с высоким верхом. Понять, каким было прежде его лицо, практически невозможно.
Я отворачиваюсь от мальчика и возвращаюсь к женщине. Опускаюсь на колени в пожухлой траве рядом с ее телом и дотрагиваюсь до бледной шеи. Еще теплая.
«О, нет. Нет, нет, нет».
Трусцой подбегаю к первому трупу. Трогаю за руку. Смотрю на рану. Блестит на солнце. Влажная.
Я замираю на месте. У меня за спиной дорога, впереди тоже дорога. Справа деревья и слева деревья. Столкнувшиеся машины на полосах южного направления, ближайшие футах в ста от меня. Что-то подсказывает мне, что надо посмотреть наверх. Прямо над собой.
Тусклое серое пятнышко на фоне ослепительно-синего осеннего неба.
Не двигается.
«Привет, Кэсси. Я мистер Дрон. Рад знакомству!»
В ту секунду, когда я встаю, что-то бьет меня в ногу. Обжигающий удар над коленом. Я теряю равновесие и приземляюсь на зад. Промедли я долю секунды, и в затылке появилась бы дырка точь-в-точь как у мистера Бенгалс.
Выстрел я не слышала. Холодный ветер, собственное горячее дыхание под платком и шум крови в ушах – вот все, что предшествовало удару пули.
Глушитель.
Похоже на то. Конечно, почему бы им не пользоваться глушителями. Вот и появилось у меня идеально подходящее для них название – глушители. Годится для описания способа их действий.
Когда смотришь в лицо смерти, происходит некая замена. Передняя часть мозга уступает командное место древнейшей части твоего сознания, следящей за тем, чтобы твое сердце билось, легкие дышали, а глаза моргали. Природа создала эту часть первой, чтобы уберечь твой зад от опасности. И эта часть растягивает время, как гигантскую ириску, она превращает секунды в часы, а минуты делает длиннее летнего дня.
Я тянусь за винтовкой (уронила ее, когда пуля попала в цель), земля передо мной взрывается и осыпает меня гравием.
Хорошо, о винтовке забудем.
Я выхватываю из-за пояса «люгер» и бегу, приволакивая раненую ногу, к ближайшей машине. Боли почти не чувствую, но догадываюсь, что скоро очень близко с ней познакомлюсь, зато к тому времени, когда допрыгиваю до старого «бьюика», чувствую, что кровь пропитала джинсы.
Я ныряю за «бьюик», и в эту секунду заднее стекло разлетается вдребезги. Лежа на спине, проскальзываю под машину. С какой стороны ни посмотреть, я девчонка небольшая, но под этим седаном мне тесно, невозможно перевернуться на живот или лечь на бок в том случае, если враг появится с левой стороны.
Лежу, как в тисках.
Умно, Кэсси, очень умно. Только «отлично» в прошлом семестре? В списке умников? Мо-ло-дец.
Оставалась бы ты лучше на своем клочке леса, в своей палатке-невеличке, со своими книжонками и сувенирчиками. Там по крайней мере было бы куда бежать при появлении иных.
Проходят минуты. Я лежу на спине, и моя кровь растекается по холодному бетону. Поворачиваю голову вправо, потом влево, потом приподнимаю ее на дюйм и смотрю мимо своих ног и задних колес «бьюика».
Черт, где же он? Чего тянет?
А потом до меня доходит: он стрелял из мощной снайперской винтовки. Наверняка это так. Значит, при этом мог быть в полумиле от меня.
А еще это значит, что у меня в распоряжении больше времени, чем я думала сначала. Есть время придумать что-то, а не просто пускать сопли в попытке прочитать связную молитву.
«Сделай так, чтобы он ушел. Пусть он все сделает быстро. Не дай мне погибнуть. Дай ему закончить начатое…»
Меня колотит, я взмокла от пота, мне холодно.
«У тебя сейчас будет шок. Думай, Кэсси».
Думать.
Вот для чего мы существуем на этом свете. Вот почему мы здесь. Вот по какой причине я спряталась под «бьюиком». Мы люди.
А люди думают. Планируют. Мечтают и делают свои мечты реальностью.
«Сделай это реальностью, Кэсси».
Он не сможет добраться до меня, пока не ляжет на бетон… А когда ляжет… когда заглянет под машину… когда дотянется до моей ноги и потащит наружу…
Нет. Он слишком умен, чтобы так поступить. Он должен понимать, что я могу быть вооружена. Он не станет так рисковать. Глушителей не волнует смертельный риск… или волнует? Знают они, что такое страх, или нет? Они не любят жизнь, я видела достаточно доказательств этому. Но может, они любят свою жизнь больше, чем чужую смерть?
Время все тянется и тянется. Минуты, как времена года. Чем он там занимается?
Теперь такой мир – или да, или нет. Либо он придет, чтобы покончить со мной, либо не придет. Но должен же он закончить начатое? Для чего еще он здесь? Черт, разве не в этом все дело?
Или – или. Или я бегу, то есть прыгаю, ползу, перекатываюсь, или остаюсь под машиной и умираю от потери крови. Если я рискну бежать, я превращусь в легкую мишень. Я и на два фута не уйду от машины. Если останусь, результат тот же, только будет больше страха, больше боли и все будет происходить гораздо медленнее.
У меня перед глазами вспыхивают и танцуют черные звезды. Мне не хватает воздуха.
Я поднимаю левую руку и сдергиваю платок с лица.
Платок.
«Кэсси, ты идиотка».
Я кладу пистолет рядом с собой. Это самое трудное – расстаться с оружием.
Потом я приподнимаю раненую ногу и протягиваю под ней платок. Я не могу поднять голову достаточно высоко, чтобы увидеть, что делаю. Я смотрю сквозь узор из черных звезд на грязное брюхо «бьюика», перехлестываю концы платка и туго завязываю его на ноге. Затем тянусь к ране и ощупываю ее. Кровь идет, но уже не так сильно.
