Брайан Кларк - «Если», 1999 № 12
Однако вскоре монарх был вынужден отвлечься от прекрасных видов, поскольку прибыл с докладом его адъютант генерал Шанов.
— Ваше Величество, губернатор Охриды[8] просит соизволения принять его. Вашего приема ожидают и другие посланцы.
— Хорошо, пускай они пройдут в аудиенц-зал… Эта несносная болезнь надолго отвлекла меня от дел. Что ж, будем нагонять упущенное.
Закрыв окна, царь облачился в официальное платье и подошел к большому письменному столу, на котором громоздились кипы книг и журналов. Здесь же лежала аккуратная пачка телеграмм и писем, с которыми еще предстояло ознакомиться. Подумав немного, Иван опустился в кресло и принялся изучать почту — до приема послов оставалось еще время. За его спиной из большой золоченой рамы строго взирал внушительный образ царя Фердинанда I[9]. Вдоль стен кабинета, покрытых коврами самых фантастических расцветок, тянулась галерея портретов работы знаменитых болгарских художников, увековечивших облики царской фамилии.
Особой выразительностью в этом ряду выделялся портрет отца Ивана — монарха Бориса I. Благородный белобородый лик с пронзительно умными глазами небесного цвета и в самом деле внушал глубокое почтение.
Закончив разбирать почту, царь Иван решил связаться с сыном. Он подошел к укрепленному на стене специальному аппарату — фоноскопу — и надавил кнопку вызова. Прибор отозвался мелодичным звонком. После повторного звонка царь приблизил губы к особой переговорной трубке с укрепленным над ней экраном, при помощи которого можно было лицезреть собеседника. Экран осветился, и на нем возникло лицо царского сына.
— Добрый день, Константин!
— Здравствуй, папа. Как твое здоровье?
— Спасибо, сынок, я уже практически здоров, — в свою очередь ответствовал монарх.
— Подозреваю, что у тебя есть ко мне какое-то дело, отец. Угадал?
— Угадал. Возвращайся из Адрианополя[10] сегодня же вечером. Я хочу, чтобы ты лично принял участие в подготовке новогодних торжеств. Ты ведь знаешь, как я ценю твое мнение. В общем, у тебя в запасе еще целых два часа… Что-то не так, сын?
— Нет, папа, все хорошо. Но только… Я ведь уже обещал великому князю Александру быть этим вечером в Царьграде[11].
— Вот как?
— Он устраивает торжества в «Мире Софии», а затем в Босфоре в Александровском дворце состоится бал. Я не смог отказаться от приглашения. Ты уж извини, отец.
— Что ж, Константин, раз дал обещание… Передай наши искренние поздравления Великому князю и Великой княгине. Проводите XX век[12] в радости, ведь это было самое счастливое столетие для всего славянского народа!
Поговорив с сыном, монарх отправился в аудиенц-зал, где его уже ожидали послы и уполномоченные представители. Первым он выслушал доклад губернатора Охриды о беспорядках на южных границах, в который раз учиненных неугомонными албанцами под предводительством вояки-смутьяна Иренка Мивоша. Затем царь принял недавно назначенного экзархом сливенского метрополита. Главнокомандующий болгарским флотом доложил о взятии порта Кавал в ходе совместных маневров с русским флотом. Потом испросили аудиенции послы Великобритании и Сербии… Последним в, казалось, нескончаемой веренице посетителей был уполномоченный представитель Испанской республики.
В полном изнеможении вернулся царь в кабинет. Немного отдышавшись, он надавил кнопку электрического звонка, и мгновение спустя пред монарши очи предстал адъютант.
— Славомир, прикажите запрячь коляску, я еду на прогулку… Не волнуйтесь, врач разрешил. И прошу вас, пока меня не будет, проследите за приготовлениями к вечернему празднеству. Не скупитесь на огни, этой ночью дворец должен сверкать!
— Да, мой государь.
— Кстати, как там наша царица? Справляется с делами без меня?
— Намедни они изволили лично раздавать щедрые подарки бедноте.
Славно! Воистину, друг мой, эта женщина — сама добродетель.
Пойди спроси царицу, не желает ли она сопровождать меня.
Едва за адъютантом закрылись двери, царь перевел взгляд на портрет супруги — женщины истинно русской красоты. На картине она была изображена в стилизованном наряде юостендильской селянки, надеваемом обычно по случаю дворцовых празднеств и других официальных церемоний.
Некоторое время спустя вернулся адъютант и сообщил, что царица утомлена и приносит свои извинения.
— Ну что ж, — только и сказал монарх и направился к выходу.
У дворцовых ворот его уже ожидала коляска, запряженная двумя отменнейшими черными жеребцами — подарок султана.
Погода стояла изумительная, и, подумав, царь решил пройтись пешком. Суетливый адъютант пытался было убедить государя взять с собой телохранителей, однако тот с улыбкой, но решительно отказался.
Одетый в простое платье, вышел царь Иван на празднично сверкающую улицу Царя Освободителя, вдоль которой тянулись ряды роскошно убранных домов.
Миновав старое, почерневшее от времени здание Военного клуба и Дом народного собрания, он остановился у величественной бронзовой статуи императору Александру II, где окруженный молодежью старый генерал Шайханов эмоционально повествовал о славных и многотрудных событиях войны 1972 года. Монарх тоже какое-то время не без удовольствия слушал увлекательный рассказ генерала, а затем продолжил неспешно свой путь — по аллее акаций, протянувшейся между двумя радами дворцов, и наконец вышел к величественному зданию университета. Обогнув его, царь миновал Сенат и Министерство мореплавания.
На улицах он встречал множество людей, которые, подобно ему, вышли порадоваться погожему зимнему дню уходящего столетия. И на лицах горожан царь читал выражение искренней любви и глубокого уважения.
На другой стороне Орлиного моста он разминулся с мелким князьком, мчавшимся на последней новинке техники — флигтвеге (модернизированный вид велосипеда, оснащенный каучуковыми крыльями, что позволяло ему перемещаться и по воздуху). Монарх проводил князька восхищенным взглядом, а затем обернулся и жестом подозвал свой экипаж, все это время следовавший в некотором отдалении. И уже в коляске царь Иван продолжил свой путь к Столетней горе, на которой расположился Борисовский парк.
Парк встретил его заснеженной пустынностью и погруженными в вечное мраморное безмолвие изваяниями богинь и дриад. Отсюда, с почти двухкилометровой высоты, были хорошо видны дворцы, дома и даже мелкие строения, десятки фабричных труб на периферии города, напоминающих пушечные стволы, которые, казалось, подпирали мглистое небо. С чувством удовлетворения царь взирал на раскинувшуюся до бескрайности столицу, в которой жили и трудились 350 тысяч горожан — человеческий водоворот, бурлящий, подобно морю, обустраивающий новую счастливую жизнь.
