Журнал «Если» - «Если», 2009 № 07
Тогда для отдельных прогрессивно мыслящих критиков, имевших допуски в оные спецхраны и рискнувших поднять голос «за Хаксли», все было яснее ясного. Роман Хаксли — великая антиутопия XX века, стоит в одном ряду с еще реже упоминаемыми Замятиным и Оруэллом. Не было вопросов и у орды критиков «правильных», идущих в ногу: «антисоветский пасквиль». Хотя последнее было даже не несправедливо — просто смешно, достаточно непредвзято прочитать роман.
Как и помянутые к слову антиутопии Замятина и Оруэлла, роман Хаксли также в полной мере испил чашу несправедливости, недомыслия, предубеждения. Хотя из знаменитой троицы Хаксли единственный не торопился с осуждением своей схемы мироустройства («антиутопия» — это ведь как приговор!). Английский писатель предпочел пофилософствовать над придуманной им дьявольской альтернативой. До которой, кстати, не додумался и сам великий провокатор из поэмы Гёте!
Русский (хотя и не до конца советский) писатель Евгений Замятин боролся с определенными представлениями соотечественников, с их социальными утопическими взглядами. Англичанину Джорджу Оруэллу, замкнувшему великую триаду, было не до теоретических дебатов — он зримо увидел в недалеком будущем политическую реальность, которая ужасала именно своей реалистичностью. Его соотечественник Олдос Хаксли сохранил верность холодной интеллектуальной сатире, выработанному с годами философскому скепсису. Его борьба протекала в сфере чистых идей. Он сражался с утопией философской.
Действительно, а что если ценой ограничения свободы будет счастье — всем, даром? И возможно ли оно — без свободы?
Как для ученого-теоретика, для Хаксли не существовало иных критериев истины, кроме логики и внутренней красоты выведенных уравнений. Политические идеи, вера в Бога, в социальный прогресс или в Человека с большой буквы — все это было не для него. Его философское неверие, которое, к счастью, редко изливалось сметающим все на своем пути нигилизмом, — только ирония, изящная сатира, никакой патетики, никакого педалирования! — в конечном счете обязательно должно было привести к появлению такой книги, как роман «О дивный новый мир».
Вероятно, это был эталонный агностик, сомневавшийся во всем, будь то наука, политика, исторический опыт. Хаксли не верил ни в Бога, ни в черта — как не верил и в то, что обоих не существует. Для истинного ученого подобный скепсис — необходимое, но недостаточное условие (хотя и построения физика-теоретика базируются на неких исходных аксиомах, не требующих доказательств). Но в общественной жизни подобный агностицизм чрезвычайно опасен. Как минимум, дискомфортен для тех, кто его исповедует.
* * *Олдос Леонард Хаксли родился 26 июля 1894 года. Детство будущего писателя прошло в условиях, можно сказать, тепличных. По крайней мере, на первый взгляд. Блестящее образование в Итоне, рафинированная интеллигентная семья. Внук знаменитого естествоиспытателя-дарвиниста Томаса Хаксли (фамилию которого у нас по традиции пишут иначе — Гексли), сын состоятельного издателя, внучатый племянник известного поэта и литературного критика Мэтью Арнольда… Так и хочется сказать «аристократ», имея в виду не сословное деление, а в большей мере аристократизм духа. Незаурядной личностью, органично чуждой плебсу, толпе, он был несомненно.
В литературу его привел, как ни странно, физический недуг. В шестнадцатилетнем возрасте юношу, всерьез собиравшегося стать врачом, самого настигла тяжелая болезнь глаз. Он всю оставшуюся жизнь провел под угрозой полной потери зрения — в очках с чудовищными линзами. С наукой было покончено, и молодой Хаксли направил стопы по другой семейной дорожке. Он начал писать и быстро понял, в чем его настоящее призвание. И его Голгофа.
Невозможно представить себе британскую интеллектуальную жизнь 1920-х годов без Олдоса Хаксли. И невозможно, вероятно, назвать натуру более спорную — хотя и адекватную «свингующим двадцатым». Его романы критики поругивали, но идеи и беспощадное «раздевающее» остроумие признавали даже те, кого одно имя писателя приводило в состояние раздражения. Да и как ему не поддаться, когда этот жуткий шутник позволял себе издевательские насмешки над всем набором увлечений тогдашней интеллектуальной лондонской элиты! Над рационализмом и мистицизмом, культом духовности и «низменным» Фрейдом. Для него поистине не было ничего святого, а в этом случае, как заметил польский мастер афоризмов Станислав Ежи Лец, «оскорбятся даже атеисты»!
Как и его соотечественник Оруэлл, Хаксли был настоящим интеллигентом (если не настаивать на том, что интеллигенция — это исключительно российский феномен). Во всяком случае, оба английских писателя обладали таким «родовым» качеством интеллигента, как сдержанная неприязнь к обожествлению кого и чего бы то ни было. Чувство самоиронии, критической дистанции — в том числе по отношению к самому себе — Хаксли, несомненно, было присуще.
Многие взгляды Хаксли в посвященных ему работах либо старательно замалчиваются, либо, напротив, сознательно преувеличиваются и утрируются. Кто-то посчитал, что английский романист-интеллектуал с симпатией относился к национал-социализму; другие обвиняли Хаксли чуть ли не в расизме и ксенофобии. Что-то определенно было, но, к счастью, так и осталось штрихами, досадными пятнами на портрете человека, в общем, светлого. У всякой значительной личности таких «пятнышек» хватает. Хаксли и сам был человеком сложным, и роман свой писал не для тех, кто жаждет простых ответов.
В литературе он прожил почти полвека и много всего написал — тут и романы, и стихи, и пьесы, а также эссе, биографии, путевые дневники, философские сочинения и то, что сегодня назвали бы публицистикой. Писал Хаксли как заведенный, отказывая себе в отпусках и выходных, и делал свое дело методично, аккуратно, без особого надрыва. Он не сжег себя в короткой жизни-вспышке, как Эдгар По или тот же Оруэлл, и дотянул почти до семидесяти. Да и умер не в результате нервного истощения, не надорвавшись, а от болезни, безразличной к типу личности, — от рака.
Он рано узнал, что обречен. Но даже глядя в лицо смерти, постарался отнестись к ней философски. Как ко всему в жизни.
Поздние его книги признаны откровенно неудачными — это относится и к скучной утопии «Остров» (1961), и к одному из первых в мировой литературе сценариев «постатомного» будущего — роману (фактически, киносценарию) «Обезьяна и сущность», вышедшему вскоре после войны и Хиросимы — в 1948-м. Более успешными среди определенной части читающей публики оказались публицистические книги Хаксли, посвященные мистическим исканиям и наркотическим откровениям смертельно больного писателя. Мескалин, получаемый из южного кактуса пейота (или пейотля), он попробовал раньше Кастанеды, а затем перешел на героин и ЛСД. К наркотикам Хаксли пристрастился не от праздной лени — во-первых, они позволяли хоть ненадолго, но снять физическую боль, а кроме того, ему было просто любопытно! Его поздние книги, посвященные наркотическим путешествиям за грань доступного, вызывали скандалы. Однако мало кто сподобился прочитать их как путевые дневники писателя, никогда не ленившегося открывать для себя неизведанное.
