Евгений Прошкин - Слой Ноль
– Куда же я пойду?..
– В комнату, Люда, – мрачно сказал Петр.
– Она с тобой живет? – спросил Мухин.
– Люда, иди в комнату! – повторил Петр, повышая голос. – Нет, стой! Там… в тумбочке слева… Откроешь дверцы, вытащишь среднюю полку… Запоминай, овца!
– Да-да, – пролепетала Людмила. – Средняя, в тумбочке…
– Доска внутри пустая. Оторвешь сзади ленту… – Он помолчал. – В общем, в ней монеты. Царские червонцы.
– Петенька?.. – нахмурилась она.
– Дальше! – перебил он. – Левая подушка в диване. Возьмешь бритву, распорешь. Там тебе надолго хватит. Только не попадись с ними!
– С чем?
– С долларами, Люда, с долларами. Жмуренко помнишь? Противный, бородатый такой… Вот противному и будешь сдавать. Не больше четырехсот за один заход, уяснила? Если в кармане сразу пять сотен найдут – сядешь надолго.
– До пятнадцати с конфискацией, – машинально подтвердил Мухин. – Идите, гражданка… иди, Люда… В комнату!! – заорал он.
– Да, дорогая, – мягко сказал Петр. – Не переживай, мы скоро увидимся.
Виктор схватил со стола бутылку и влил в себя грамм сто, больше там не было.
– Пора с этим кончать, – пробормотал он, отдуваясь.
Люда скрылась в спальне, и он тут же вскинул пистолет.
– Чего тянуть, Петя…
Мухин почувствовал, как в нем рождается дикий, отчаянный вой. Не давая вырваться ему наружу, он четыре раза выстрелил Петру в грудь и еще до того, как Люда поняла, что здесь случилось, вставил ствол себе в рот. Перед тем как нажать на курок, он все же увидел ее глаза. Больше всего Виктор боялся именно этого – ее взгляда, но сам же не утерпел.
Он хотел сказать «извини», но уже не смог. Через мгновение тупая пуля разнесла ему шейные позвонки.
Полый куб, вырезанный в монолите пространства, – обои, линолеум, табуретки, лежащий у плиты Петр, почерневшая от ужаса Люда и кто-то третий, знакомый, с развороченным затылком – стремительно отдалился и пропал где-то внизу, превратившись сначала в точку, а потом и вовсе в ничто. И, едва исчезнув, сразу перестал интересовать. Мухин поразился бессмысленности того, что он сейчас сделал, а также того, что он делал на протяжении всей свой жизни. Всех своих жизней, если быть точным и до конца откровенным.
Красивая сентенция «смерти нет», фраза не хуже любого другого слогана, вдруг обернулась второй стороной: если нет смерти, то и сама жизнь оказывается под большим вопросом.
«Смысла нет… – подумал Виктор. – Вот это вернее. Это гораздо ближе… Нет смысла. Ни в чем. Никакого…»
Мухин висел посреди бесконечности и все ждал, когда же его затянет обратно в тело, в новую оболочку, которую ему подыскал Борис.
– А подсказок-то больше не будет… – произнес кто-то такой же несуществующий, как и он сам.
– В смысле?..
Ответ был похож на смех.
– Его же нет, смысла. И основной оболочки у тебя тоже больше нет, если ты еще не понял. Любое отражение – к твоим услугам.
– Как у тебя?..
– Да.
– Полная свобода?!
– Ну, как сказать… Свобода – это смотря от чего. От жизни, от смерти… да, свобода.
– Что же у тебя осталось?..
– У меня… и у тебя… осталось лишь одно: жажда существования. Из-за нее мы и совершаем что-то… в том числе, бессмысленные поступки. Желание Быть – это больше, чем инстинкт самосохранения, это и есть движущая сила мира. Единственная настоящая сила, первая и последняя причина всего. Кстати, к тебе ломится Корзун…
– А?.. Какой?.. Где?..
– Наш любезный шпион, Матвей Корзун, убитый на реке Черная змейка. Его… гм… по счастью перекинуло в ту оболочку, что, кажется, продала тебе колеса. И ему уже не нужно ничего доказывать про слои. В наших условиях понимание происходящего – весьма ценное качество. Не считая того, что Корзун физик.
– Зачем нам физик? Ведь поздно уже…
– Я там побывал, – невозмутимо сказал Борис. – В том слое, который ты принял за нулевой.
– Да?! Всего лишь «принял»?!
– Твоя уверенность основывалась на том, что ты не мог вспомнить родину. Иных аргументов у тебя не было, а мне очень хотелось поверить. И я поверил, хотя и не без оглядки.
– Так это был не нулевой слой?
– Нет, Витя. Установка продолжает работать. Так что нулевой пока цел, и мы снова начинаем его искать. С той лишь разницей, что времени у нас уже не осталось совсем… Иди к Корзуну, артиста мы пока подержим.
– Что, сильно буяню?
– Умеренно. Костя увещевает, как может… даже с определенным азартом. Иди и возвращайся быстрей, пока он все зубы тебе не выбил.
Мухин хотел спросить, куда ему идти и как возвращаться, но прежде чем сформулировать вопрос, он уже понял и сам. Слоев он больше не видел – ни в образе леса, ни в каком-либо ином образе, но он их ощущал, и это было гораздо удобней, яснее. Виктор мог перебрать их в памяти, как знакомые телефоны. Дойдя до нужного и осознав его, он вдруг услышал:
– Нравится?..
Настя задрала левую ногу на высоту стола и повертела ею из стороны в сторону.
На столе теснились тарелки с нарезанными колбасами, заливным языком и щедрыми, намазанными явно не для гостей, бутербродами с черной икрой. На углу, в тревожащей близости от края, стояла бутылка водки.
Мухин обнаружил, что стакан в руке непозволительно нагрелся, и, отстраненно в него заглянув, выпил.
– Да… нравится.
«Многовато у меня сегодня банкетов,” – подумал он.
– А это? – Супруга продемонстрировала правую ногу в сияющем красном ботинке.
Виктор заметил, что на левую надет сапог.
– Тоже хорошо. Только зачем они тебе? Июнь же на дворе.
– А что, зиму в этом году отменили?
– Посмотрим… В дверь никто не звонил? Что-то мне померещилось…
– Ничего себе «померещилось»! Полчаса! И звонили, и стучались…
– И в голос орали, – присовокупила теща. – Полоумные какие-то…
– Сами вы, мамаша, полоумные!
Мухин бросился из кухни и, выскочив на лестницу, крикнул:
– Матвей Степаныч! Корзун! Матвей!!
Шаги внизу стихли, затем человек неуверенно потоптался и вроде бы пошел наверх.
– Я тебя жду, Матвей, – сказал Виктор на всякий случай.
– Вот, комики… – проворчали где-то между пятым и шестым этажами. – То милицией грозятся, то, оказывается, ждут…
– Мы сами себе милиция. Заходи, – Мухин хлопнул Корзуна по плечу и провел в квартиру. – Кто желает суперприз? Кто отваливает на улицу?
– Мы отваливаем, – с готовностью откликнулась Настя.
Светлана Николаевна что-то возразила, но очень тихо, как бы для себя.
– Мама! – цыкнул Виктор. – Молчите, оштрафую!
– Икру-то, Витенька, спрятать бы… – посетовала она, складывая морщинистые губки неровным бантиком.
