Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Вопреки традиции, я сделал ставку на огневой бой. У меня, хоть лодочки мелковаты, артиллерии поболее, чем у турок: дюжина гаубиц и два десятка трехфунтовок. Впору сражаться с целым фрегатом. В первой линии, выгнутой дугой в сторону неприятеля, канонерские суда. Во второй, на изрядном удалении — с пехотой.
Каким бы ни было мое отношение к воровским казакам, храбрости у них не отнимешь. Надо иметь большую силу духа, чтобы так решительно атаковать превосходящего противника. Расстояние сокращалось. Солдаты, по сигналу, перестали грести. Все замерли, только канониры копошились у пушек. Огонь! Картечью — со ста шагов! Слаженное движение весел нарушилось. Ругань, крики раненых. Ответные выстрелы из ружей и полуфунтовых фальконетов. Наша линия двинулась назад — сначала потихоньку, потом быстрее… Благо, нос и корма у чаек одинаковы, достаточно гребцам пересесть. Простодушные неприятели ожидаемо кинулись следом: откуда знать, что сей маневр измышлен заранее, дабы подольше держать их под обстрелом. С дистанции пистолетного выстрела картечь и винтовочные пули наносят страшный урон. Запорожцы — непревзойденные бойцы в рукопашной, они пытаются свалиться на абордаж. Мне это невыгодно, и я подготовил контрдействия. Ручные гранаты летят в ближайшие вражеские лодки. Десятки гранат. Половина в воду, но не беда. Тех, что попали — достаточно. Гребцы вскакивают на банки, кто не успел — получают по дюжине осколков в ноги. Пробоины в днище небольшие, но суда постепенно начинают тяжелеть… А им еще отступать под огнем.
Линия моих канонерок искривилась в обратную сторону, теперь она вогнутая, как зеркало в ньютоновском телескопе, и сгрудившиеся неприятельские чайки — в фокусе траекторий прыгающих по воде ядер. Летят острые щепки, борта трещат, днепровская вода краснеет от крови. Таким боем можно бы гордиться. Если б не своих били.
Турецкие артиллеристы стреляют, но не слишком точно. Далеко. Галеры отстали от первой линии, стремительно нас атаковавшей и так же стремительно разбитой. Теперь им благоразумнее было бы отступить, однако в горячке боя руководствоваться разумом способны немногие. Впечатление такое, что у турок нет единого командования, — по крайней мере, оно никак себя не проявляет. Капитаны сами решают, продолжать ли баталию. Одни осторожно постреливают издалека, другие идут вперед. Наши лодки шустро ретируются, словно рыбья мелюзга от щуки: тяжелый форштевень или бревноподобное весло легко проломят борт при столкновении. Это не бегство. В ход идут гаубичные бомбы, весом полтора пуда каждая.
Ядро имеет свои преимущества: оно рикошетирует как камешек, пущенный мальчишкой, и канонирам сходит с рук неточность наводки по дальности. Инерционный воспламенитель оперенной бомбы срабатывает при первом ударе о воду. Шансы поразить маленькую верткую чайку слишком малы, — разве на такой дистанции, что пришлось бы опасаться собственных осколков. Сорокавесельная галера — вот это прекрасная мишень. Клубы порохового дыма вспухают на ее боках, взрывы кромсают фальшборт… Есть попадание в гребную палубу! Часть весел по левому борту бессильно плюхается в воду. Судно теряет ход, постепенно разворачиваясь. Гребцы не виноваты, им просто не повезло. Следующая бомба сбивает тяжелую пушку на баке. Молодцы! Надо запомнить, чей выстрел. У меня почти нет опытных канониров, и орудия наводят ученики артиллерийской школы, большей частью — безусые юнцы. Эта кампания им вместо экзамена.
Гранаты летят на палубу, кованые кошки впиваются в галерный борт. Как ни старайся, все не продумаешь: надо бы казачьи сабли на такой случай. Винтовка со штыком для абордажного боя мало пригодна. Но турки, похоже, оглушены. Серьезного сопротивления не оказывают.
Приказываю рулевому обогнуть захваченное судно. В сотне сажен левее добивают еще одну каторгу. Наши тоже две… нет, три лодки разбито, соседние подбирают с воды солдат. Таким скорлупкам одного ядра с лихвой хватает. Прямо по курсу галера с поврежденной кормой пытается выйти из-под огня. Не получится: ее явно догоняют. Много дальше, уже вне досягаемости, уходят остальные турки и несколько уцелевших запорожских чаек. Те, кто держался в тылу.
Бой идет сам по себе, без моего вмешательства. Сейчас оно, скорее всего, излишне. Все, что следовало, я сделал до баталии и в начале ее, теперь надо просто не мешать людям драться. Когда залпы умолкают, распоряжаюсь вернуться на Томаковку: надо исправить повреждения, оставить под надежной охраной трофеи и пленных, наконец позавтракать. Неприятель появился так рано, что котлы с кашей пришлось бросить на берегу.
Вот только захваченные галеры могли отбить аппетит даже у бывалых воинов. Запах от них… Истинно — дух рабства. В нашей армии, по утвержденному государем регламенту, солдатский нужник используют два дня (до Прута было три), потом закапывают и устраивают новый. У турок гребцы прикованы, а дерьмо за ними убирают… Не знаю, наверно — когда мешает грести. Прошу простить за неприглядные подробности. У нас на веслах солдаты, и такого безобразия нет, хотя люди тоже не свободные. Неволя имеет множество градаций. Вот однажды знакомый мне по нарвской осаде генерал-майор Гинтер предложил царю во избежание побегов ставить рекрутам клеймо на лице каленым железом. Как ни мало уважения имел Петр к правам и достоинству подданных, сию пропозицию не одобрил и весьма недоволен был выдумкою просвещенного европейца, хотя круговую поруку под кнутом и кандалы использовать не стеснялся.
Кстати, кандалы, с гребцов снятые, тут же пригодились для пленных. Пока мои слесари и кузнецы возились с цепями, Ефим Мордвинов попытался решить судьбу их бывших носителей.
— Александр Иваныч, нам на осадные работы люди понадобятся…
Я посмотрел на чудовищно грязную разноязыкую толпу. Наверно, все народы, обитающие вокруг Черного моря, в ней были — и не только, вон даже негры есть. Каждое племя норовит собраться отдельной кучкой. Больше всего, конечно, наших малороссиян. Тут же болгары или сербы, речь звучит похоже на русскую, но понять трудно. А это явно греки: хотя их язык я не осилил, на слух узнаю. В стороне, под большим деревом — не знаю, кто такие. Черкесы или грузины, наверно. Интересно, турок за преступление может на галеру попасть? Теоретически их религия запрещает держать единоверцев в рабстве, но это не всегда соблюдается…
— Толмача сюда.
Мода говорить голландским или немецким наречием не вышла пока за пределы царского двора. Из чужих языков в России лучше всего знают татарский. С турками (или их рабами) на нем тоже можно объясниться.
— Ефим! Объяви, а кто не знает по-русски — пусть толмач переведет, что я им всем даю волю. Кто хочет остаться с нами, в нестроевой команде или в рабочей слободке под Богородицком, тех будем кормить по солдатскому рациону. Остальных угощаем сегодня, перевозим на берег — и прощай.
