Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Вне всяких сомнений (сборник)
После первого пробуждения он потянулся, открыл глаза и огляделся. Глазу не на чем было остановиться, и это раздражало. Как будто он оказался внутри гигантской яичной скорлупки, освещенной извне мягким, приятным желтоватым светом. Бесформенная неопределенность как-то тревожила. Он закрыл глаза, потряс головой, снова открыл — все по-прежнему.
Начал вспоминать, что произошло с ним до того, как он потерял сознание, — опускающийся огненный шар, отчаянная попытка увернуться, последняя мысль в то последнее, показавшееся вечностью мгновение до контакта: «Ну, ребята, держите шляпы!» Мозг начал искать объяснений. «Потеря сознания, а зрительный нерв парализован. Не дай Бог, так и останусь слепым».
В любом случае им бы не следовало оставлять меня одного в таком беспомощном состоянии.
— Док! — крикнул он, — Док Грейвс!
Не было ни ответа, ни даже эха — он начал осознавать, что не было вообще никаких звуков, кроме его собственного голоса, никаких обычных слабых звуков, которыми наполнена любая «мертвая» тишина. Здесь было тихо, как в мешке с мукой. Неужели его слух тоже пострадал?
Да нет, он же слышит собственный голос. В этот момент Билл осознал, что видит свои руки. Значит, со зрением все в порядке — он прекрасно их видит!
И все остальное тело тоже. Он был голым.
Может быть, через несколько часов — или несколько мгновений — Билл пришел к выводу, что он мертв. Это была единственная гипотеза, которая вроде бы согласовывалась с фактами. Он был закоренелым агностиком и не ожидал никакого воскрешения после смерти; жизнь уйдет из тела, когда его покинет сознание, как свет в комнате при повороте выключателя. Тем не менее он подвергся воздействию электрического поля, более чем достаточного, чтобы убить человека; придя в себя, он не обнаружил ничего из того, что составляет ощущения живого человека. Следовательно — он мертв. Что и требовалось доказать.
Разумеется, у него было тело, но он прекрасно помнил о парадоксе субъективного и объективного. Он все еще обладал памятью, а самый сильный отпечаток в памяти оставляют ощущения собственного тела. Так что это было не его тело, а воспроизведенная памятью его мысленная копия. Так он рассуждал. Возможно, думал он, мое мысленное тело исчезнет, по мере того как будут слабеть воспоминания о реальном теле.
Было нечего делать, нечего ощущать, нечем занять мозг. Он наконец заснул, раздумывая над тем, что если это смерть, то она чертовски скучна!
Проснулся он освеженный, но с ощущением жуткой жажды и голода. Вопрос, жив он или мертв, более не занимал его. Теология и метафизика отошли на задний план. Он был голоден.
Более того, по пробуждении он обнаружил явление, которое разрушило большую часть его теоретических построений, приведших его разум к выводу о собственной кончине — а на уровне эмоций он все-таки до конца в это не верил. Здесь, в том Месте, где он находился, обнаружились иные материальные объекты, которые можно было увидеть и потрогать.
И съесть.
Последнее было не вполне очевидно, потому что на еду они не были похожи. Они были двух сортов. Первый представлял собой бесформенные комки, видом напоминающие сероватый сыр, слегка жирные на ощупь и вполне неаппетитные. Второй сорт представлял собой однородную группу предметов, внешне одинаковых и, похоже, по ошибке попавших сюда из ювелирного магазина. Это было десятка два сверкающих шаров; каждый из них казался Биллу копией того хрустального шара, который он как-то приобрел, — настоящий бразильский горный хрусталь, перед совершенной красотой которого невозможно было устоять; он провез его домой контрабандой и в одиночестве наслаждался его совершенством.
Маленькие сферы были очень похожи на этот камень. Он коснулся одной из них. Поверхность была гладкой, как тот хрусталь, и обладала той же целомудренной прохладой, но оказалась податливой, как желе. Сфера заколыхалась, и огоньки внутри нее восхитительно замерцали, затем она успокоилась и вновь приобрела форму идеального шара.
При всей своей привлекательности, на еду они явно не походили, а вот похожие то ли на сыр, то ли на мыло куски могли оказаться и съедобными. Он отломил маленький кусочек, понюхал и осторожно попробовал на вкус. Вкус был кислый и тошнотворный. Билл выплюнул его, брезгливо покривился и испытал горячее желание почистить зубы. Ежели это еда, то ему придется проголодаться посильнее…
Он снова обратился к замечательным шарикам хрустального желе. Он покатал их на ладонях, наслаждаясь их мягкостью и гладкостью. Внутри каждого из них было видно его собственное миниатюрное изображение — симпатичный маленький эльф. Чуть ли не впервые он осознал, насколько совершенны пропорции человеческого тела, едва ли не любого, если рассматривать его как художественную композицию, а не как коллоидную массу.
Но чувство жажды пересилило его нарциссизм. Ему подумалось, что если гладкий, прохладный шарик положить в рот, то это должно вызвать слюноотделение. Он так и сделал; шарик, неожиданно для него, тут же был проколот нижними зубами. Губы и подбородок стали мокрыми, капли стекали по груди. Шарики оказались водой, чистейшей водой — никакой целлофановой или какой бы то ни было другой упаковки. Эта вода каким-то непонятным образом удерживалась поверхностным натяжением.
Он осторожно взял другой шарик, стараясь не проколоть его зубами до тех пор, пока тот полностью не окажется во рту. Получилось; рот был полон прохладной, чистой воды — это произошло настолько быстро, что он поперхнулся. Но теперь приспособиться было несложно, и он выпил четыре шарика.
Утолив жажду, он решил разобраться, каким образом вода может удерживать самое себя. Сферы были упругими; ему не удавалось раздавить их, и даже падение на пол их не разрушало. Они прыгали, как мячи для гольфа, и даже еще выше. Билл решил ущипнуть один из них ногтями, и опыт удался — вода тут же полилась по ладони — вновь чистая вода, и ничего более. Оказалось, что только порез может разрушить силы натяжения: даже смачивание не возымело действия — он мог держать шарик во рту, затем вынуть его и вытереть досуха о свою кожу.
Наконец он решил, что запасы воды ограничены, а перспективы неясны, а потому разумнее завершить эксперименты и сохранить то, что осталось.
* * *Голод стал еще сильнее. Он снова обратился к сомнительного вида комкам и обнаружил, что может заставить себя прожевать и проглотить кусок. Это вполне могло и не быть едой, это мог быть даже яд, но желудок эта гадость наполняла, и голодные спазмы прекратились. Билл даже ощутил сытость, особенно после того, как прополоскал рот, израсходовав еще один водяной шарик.
