Вячеслав Назаров - Вечные паруса
Взрослые, заинтересованные ребячьей болтовней, тоже придвигались поближе.
— Уисс все понимает. Профессор Панфилов хочет, чтобы Уисс проводил их к дельфинам, к тем, что на свободе. Он хочет… как это… установить контакт, научиться разговаривать с дельфинами.
— А где сейчас этот Уисс?
— Он на корабле. Мама пошла к нему. Ведь он только ее слушается…
Резкий гудок перебил Юрку. Мальчишки заткнули уши.
Гудок рявкнул еще раз.
— Смотри, мальчик, твоя мама снова вышла на палубу.
— Значит, сейчас выпустят Уисса.
Толпа охнула. В корпусе корабля в сторону моря открылся люк. Из черного провала мощным броском вылетела трехметровая торпеда и ушла под воду без единого всплеска.
Мгновенная тишина сковала причал. Слышно было, как лениво бьет о стенку волна. Прошла секунда, две, пять…
— Ушел, — выдохнул кто-то.
— Уисс! — изо всех сил закричал Юрка. На глаза навернулись слезы.
— Уисс, — снова крикнул он, и в голосе его зазвучало отчаяние.
То ли услышав свое имя, то ли просто придя в себя, Уисс вынырнул у самой причальной стенки, свечой взмыл в воздух метра на два, сделал немыслимый кульбит и ушел в воду на этот раз неглубоко. Он кружил рядом с кораблем, то уходя вперед, то возвращаясь — словно приглашал белого собрата-гиганта за собой, в набухшую густой синевой морскую даль…
Нина перевела дыхание. Уисс не ушел. Уисс послушался. Уисс зовет к себе в гости.
Прогремели трапы, прозвучали последние гудки, причал с пестрой толпой поплыл мимо.
Юрка стоял по-прежнему на парапете и опять махал ей рукой.
Она погрозила ему пальцем как можно более строго, но не выдержала, всхлипнула, улыбнулась и опустила руку.
Толпа на берегу кипела, в небо летели шары, от которых шарахались чайки, а она еще долго-долго видела за кормой только синюю куртку сына и опущенную русую голову…
— Уот из ю нэйм?
— Что? — поднял Юрка заплаканные глаза и шмыгнул носом.
— Уот из ю нэйм?
Перед ним стоял мальчишка, такой же тощий и длинный, в такой же синей куртке и с такими же белобрысыми вихрами. Только нос был смешно вздернут, а на загорелой физиономии выступала россыпь веснушек. Мальчишка улыбался открыто и сочувственно.
— Юрка.
— Юр-ка… Ит из гуд нэйм — Юрка! Энд май нэйм из Джеймс. Джеймс Кларк.
— Юрий Савин, — представился Юрка и протянул руку. Веснушчатый англичанин разразился целой речью, и Юрка покраснел:
— Ай спйк инглиш вери литл…
Мальчишка попробовал объясниться по-русски:
— Я знайт… два дельфин… играть… недалеко море… не бояться… биг энд литл… бэби. Смотреть?
— Пойдем, — решительно сказал Юрка. — Пойдем посмотрим, где играют большой и маленький дельфины… Ты это хотел сказать, Джеймс?
— Иес, иес, — закивал англичанин.
Они засмеялись оба и, взявшись за руки, соскочили с парапета на влажный пластик пирса. Толпа расходилась.
Нина с наслаждением, полузакрыв глаза, подставила лицо свежему утреннему бризу. Прохладный ветер скользнул по щеке, растрепал прическу.
Прямая линия берега постепенно изгибалась в дугу, горы, горбатые и мощные, улеглись поудобнее и застыли, склонив добрые морды к самой воде. Пробежали серебряными жуками металлические вагончики фуникулеров и, уменьшаясь, исчезли.
Теперь только малахитовые потоки лихорадочно спутанных, ошалевших от солнца и соленого ветра растений тяжело падали с желтых скал на матовое стекло моря.
Нине почудилось движение в плавных линиях береговых скал. Лишь на мгновенье — но движение. Вернее, даже не движение, а какая-то напряженная мука чудовищно медленного перемещения, которое рассеянному взгляду кажется неподвижностью.
Берега ползли в море.
Жизнь возвращалась в море — медленно и неодолимо…
Когда в полутемной комнате сверкнет молния фотовспышки, глаза на долю секунды видят не тени вещей, а их истинный объем и расположение в пространстве. Это продолжается только долю секунды, но цепкая память навсегда отпечатает в подсознании картину увиденного и ты, много времени спустя, сам себе удивляясь, в полной темноте безошибочно находишь дорогу…
Так было и сейчас. Нина широко открыла глаза, и все стало обычным просто берег, уже тронутый сверху позолотой, отступал к горизонту, а высоко в небе синеватые облачка пара вдруг начали быстро расплываться, разбрасывая по сторонам мгновенные радуги.
Но тревожная льдинка под сердцем не таяла.
Порыв ветра — и столб яркого света, отраженного белой мачтой, возник, исчез, возник снова и запылал в полную силу.
Нина оглянулась. Из горящего зеленого моря вставало большое, прохладное, плоское солнце, и бушприт "Дельфина" был нацелен в него, как стрела в мишень. А в нескольких сотнях метров, на золотой тропинке между кораблем и солнцем, мелькал в холодном огне острый плавник.
Уисс вел корабль…
2. Разведчик
Уже двадцать раз рождалось солнце и двадцать раз умирало, чтобы воскреснуть через несколько часов.
Эти несколько часов между закатом и рассветом Уисс отдыхал. Отдых нужен был не столько ему, сколько существам, которые храбро плыли за ним в железной скорлупе большого кора.
Земы…
Уисс лежал без сна, покачиваясь на волнах, и перебирал пестрые дневные впечатления, пытаясь построить четкий логический узор. Это удавалось не часто.
Иногда, после очередной трансляции в коралловые гроты Всеобщей Памяти, он говорил с Бессмертными. Бессмертные задавали недоверчивые вопросы или вообще отмалчивались. Только Сусии понимал Уисса. Грустные лиловые тона его речи успокаивали и ободряли, а мятежные знания Третьего круга помогали находить выход из неожиданных тупиков.
Но даже Сусии не мог понять всего. Потому что он был далеко. Есть нечто, чего не передать по живому руслу Внутренней Дуги…
Тонкий голубой звук пронзил тишину, ударил в гулкий панцирь ионосферы и рассыпался на сотни маленьких магнитных смерчей. Ионосфера помутнела с востока, в ее невидимой до сих пор толще закипели белые водовороты.
Короткая магнитная буря неслышно пролетела над морем, дрожью прошла по коже.
Серебряная радиозаря разгоралась. Первые всплески солнечного дыхания коснулись ночного неба, приглушили монотонные всхлипы умирающих нейтринных звезд, отдаленный рев квазаров и быстрый, неуверенный пульс новорожденных галактик.
Тончайшая паутина изменчивого свечения, сотканная из миллионов вспыхивающих и затухающих радиовихрей, уверенно и плотно обволакивала высоту. Каждая ниточка диковинной паутины едва заметно вибрировала и мерцала, и все — огромное белое небо, белое море и даже полупрозрачный дымчато-молочный воздух — все сверкало и пело нежно и торжественно.
