Александр Громов - Первый из могикан
22
— А я тебе говорю, что это Тимофеева работа, — убежденно втолковывал дядя Лева Гойко Кирибеевичу по прозвищу Молотилка. — Ты его знал только по вашему костоломному шоу, а я с ним, как-никак, сколько времени в одной лаборатории работал, и уж ты мне поверь… Если все идет не так, как планировалось и Гаев где-то неподалеку, дело ясное: он вмешался. Он вообще мастер влезать во всякую запутанную чепуху и делать ее еще чепуховее. Это в его манере. Почему, я спрашиваю, чужаки не нанесли удар по Земле? Что могло им помешать? Космофлот, что ли? Воевали мышки с кошкой…
— Это все гадание на воде, — гудел Гойко, пытаясь встрять в паузу. — Мы ничего не знаем.
— Мы знаем то, что Тиму удалось вступить с одним из чужаков в контакт, что Тим не был сразу убит и даже сумел передать Вокульскому немаленькое послание. Из него нам кое-что известно о чужаках. Мы знаем ужасно много, а об остальном можем и догадаться. Случилось то, чего никто не ждал, а значит, Тим приложил к этому руку, вот как я понимаю ситуацию.
— Мы ничего не знаем…
— Это ты ничего не знаешь.
Сопя, помолчали. Где-то в кедраче крикнула птица. Волосатый шмель с солидным гудением покружился вокруг зонтика спутниковой антенны и низко потянул вдоль опушки. Медленно вечерело. Донимали слепни. Перистое облако, похожее на рыбий скелет, зависло в жарком мареве — к перемене погоды, к свежести, к грибным дождям.
Красота…
Лежать бы в такую погоду на пляже возле отведенного эксменам для купания городского пруда — нарочито мелкого, чтобы не потонули, но чистого, проточного, не загрязненного никакими зловредными стоками… Всюду ведь жизнь, и в скучных эксменских районах тоже. Терлецкие пруды, например. Посидеть на свежей травке, а то и забросить удочку в надежде вытащить если не карасика, то хотя бы ротана, а в ожидании поклевки неторопливо распить дозволенную бутылочку пива — м-м-м…
Дядя Лева хлопнул слепня на шее и сразу озлился. Да, была красота. Не чета, конечно, этой — эрзац был, огороженный вольер вместо свободы, и в любую погоду было душно, и давили серые бетонные коробки, а вне вольера было еще хуже, там простиралась чужая чистенькая территория, и, даже имея пропуск в нее, был ты там никем и даже хуже, чем никем… Да, страшным грузом давило, расплющивало по земле твердое знание: ты не человек, у тебя неправильная хромосома и потенциально опасная психика, ты умнее и способнее многих так называемых «настоящих», но они сильнее тебя, их превосходство держится на проклятой способности телепортировать, чего ты лишен от рождения и чего никогда не приобретешь… Да, тебя возмущала теория, будто ты ущербен во многом другом, что делает двуногое существо человеком, ты давным-давно понял тщетность попыток удержать мировой порядок без идеологических подпорок, и тебя, что бы ты ни делал, душила невозможность доказать лживость в общем-то примитивной государственной идеологии. Все это было.
Но была и безопасность. Была возможность удить в выходной день рыбку в городском пруду, неспешно тянуть пивко и не заботиться о сбережении собственной шкуры — ее берегли законы и их служители! Ты был нужен, и тобою зря не бросались. Ну разве что перед угрозой тотального уничтожения, когда стало ясно, что укрыть от опасности всех и вся ни за что не удастся, что в первую очередь надо спасать тех, кто ценнее…
А разве ты на их месте поступил бы не так же?
Ну то-то.
— Если ты можешь обо всем догадаться, тогда зачем тебе Вокульский? — спросил Гойко после паузы.
— Чтобы дополнительно уточнить кое-что, — отозвался дядя Лева. — Так, самую малость.
— Например?
— Как быть дальше.
— Хороша малость… Не знаю, как для тебя, а для меня это существенно.
— Ты не философ, — важно объявил дядя Лева. — Не мозг. Ты бицепс. Изволь слушаться. Да не дергайся ты, шучу я, шучу…
— Шутить иногда вредно, — буркнул Гойко.
— Хочешь правду? Ты очень хороший бицепс.
— Польщен, что не прямая кишка. А ты кто?
— Я? Наверное, поджилки, которые трясутся…
Гойко посмотрел с сомнением: нечасто дядя Лева предавался самоуничижению, вдобавок при свидетелях. Но вслух ничего не сказал.
Молчал на стреме и Гриша Малинин, стерегущий в лесу старую полузаросшую просеку — единственный удобный подход с тыла. То ли в самом деле караулил, то ли спал — идти проверять не хотелось. Да и вряд ли у баб когда-нибудь дойдут руки до сплошного прочесывания бесконечной тайги. И силенок не хватит, и результат не гарантирован. Воздушное патрулирование — другое дело. Но рокот вертушки слышен издалека.
Нельзя все время бояться и не впасть в помешательство. Психика не выдерживает. Дядей Левой давно был разработан психологический рецепт под названием «Ну что, смертнички?», непременным атрибутом включающий в себя шуточки над собственной обреченностью. Он нисколько не удивился бы, узнав, что Тим Гаев начал пользоваться этим рецептом раньше своего наставника. В схожем положении вырабатываются схожие способы жить.
«Как дела, висельники?»
К середине мая из десяти «висельников» лишь трое продолжали держаться вместе. Двоих убило при падении дирижабля. Руслан Хабибуллин, он же Тамерлан, умер еще в воздухе, и было странно, что из дырявящих гондолу пуль ему досталось не меньше трех, и никто, кроме него, не был даже задет…
Сами виноваты — привыкли к улыбкам госпожи Удачи. Слишком часто им везло, расслабились. Обрадовались, ну как же — во временном поселке никого не встретили, без потерь угнали дирижабль из неохраняемого ангара! Кому, когда удавалось угнать дирижабль? Чуть не лопнули от гордости, когда, вместо того чтобы разбиться о ближайшую сопку, худо-бедно научились управлять колоссальной надутой дурой и спокойненько, как так и надо, потянули к югу навстречу косякам перелетных птиц. Ура, мол! Даешь! Банзай, твою такую-растакую Первомать!..
Без всяких оснований поверили, что все теперь по плечу.
И гелий был в достатке, и ветер попутный, и топлива хватило бы до Бенгальского залива. И пуст был грузовой трюм — лети налегке да посвистывай!
Вот и летели. Почти двое суток. И даже не заметили вертолет — просто дирижабль ни с того ни с сего клюнул носом и заскользил к верхушкам деревьев, а в гондоле завыл ветер, врывающийся сквозь пулевые прострелы, и из груди и шеи Руслана вдруг выплеснулись фонтанчики крови…
Когда оболочка серебристой приплюснутой сигары смахивает на дуршлаг, дирижабль не удержат в воздухе никакие автоматизированные системы подачи гелия из резервных баллонов, никакие воздушные винты и никакие рули. Но все же вместо падения камнем получилось какое-никакое приземление, пусть жесткое. Дирижабль лег на тайгу, как старый ленивый палтус ложится на донный водорослевый ковер. Запомнился треск ломаемых елей и хруст сминаемых стенок гондолы. Тут потеряли Жигина и Квасцова. Да еще пропал неизвестно куда Абрам Вайсброт — вроде видели, как он выбирался из покореженной гондолы, но больше его никто не видел. Если не попал под пулю, то, наверное, побежал очертя голову куда глаза глядят. Жив ли теперь, нет ли — никто не скажет…
