Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне
– Сейчас выйдем на основной путь, – сказал Юрка.
– Ага, пока выйдем… – сердито начал я. Но тут под колесами сильно щёлкнуло, тряска сразу кончилась. Рельсы загудели ровно и спокойно. Это вагон проскочил стрелку и пошла главная колея – сплошные рельсовые нити на могучих бетонных шпалах. Сразу выросла скорость. В дверь передней площадки рванулся ветер, у Янки взлетели и разлохматились волосы. Янка засмеялся.
Но мне было что-то не смешно.
– А как обратно? – спросил я.
Янка, не перестав смеяться, ответил:
– Да очень просто! Перенесём искорку к задней оси, она и заведётся на обратный ход.
Я был в этом совершенно не уверен. Я вообще ни в чём не был уверен.
– А куда нас несёт-то?
– Как куда? В бесконечность, – беззаботно отозвался Янка. И Юрка, который всегда с ним соглашался, весело засвистел.
Я сказал с досадой на их глупость:
– Вот врежемся во встречный поезд, тогда уж точно будет бесконечность и вечность…
Янка возразил:
– Встречный пойдёт по левой колее, здесь двойной путь.
– В это время не бывает никаких поездов, – сказал Юрка.
Я не стал с ними больше разговаривать, взглянул на Глеба. У него-то ума больше!
Глеб озабоченно дёргал бородку.
– Ребята, Гелька прав. Нужен какой-то сигнал. Давайте-ка вывесим фонарь.
Он опять понёс на переднюю площадку "Сатурн". Янка и Юрка пошли за ним. Я плюнул с досады и остался посреди вагона. В полумраке. Потом взял с ящика маленький фонарик и включил.
Глеб вернулся.
– Гелька… Ты что? Опять обиделся?
– Нет, – сказал я.
– Тогда что?.. Боишься?
– Еще чего! – сказал я.– То есть да, боюсь. Вдруг не вернёмся к утру? Дома знаешь что будет!
Глеб положил мне на плечо горячую ладонь. Покачал меня туда-сюда.
– Вы вернётесь, Гелька… Если до полуночи никуда не приедем, всё равно двинем назад. До рассвета будете дома.
Эти слова меня слегка успокоили. Правда, я сердито подумал, что если Глебу приспичило отправляться в свою бесконечность, мог бы ехать один. Зачем нас-то с собой тащить? Но это была совсем свинская мысль. Я даже откачнулся, чтобы Глеб её не угадал. Он не виноват, никого он никуда не тащил, это всё Янка придумал. И Янка с Юркой Глеба всё равно не оставили бы. А я… я опять остался бы сам по себе?
Да что я, такой трус, что ли?.. Да ни черта я не боюсь! Если я и спорил, то из упрямства. Потому что поехали, меня не спросили.
Ровно гудит вагон, и в гуденье этом прорезается струнный голос. Как отголосок Янкиной музыки рельсов! Как я мог забыть? Ведь совсем недавно я хотел мчаться в дальние дали, открывать какие-то тайны!..
Вот и хорошо, что едем. И что не знаем, чем это кончится, тоже хорошо! Должны же быть в жизни приключения!
Одно только портит мне радость: Юрка и Янка опять ушли вдвоём, не позвали меня. Но эта горечь – уже несильная и привычная, как боль от разбитого утром локтя.
– Глеб, – сказал я, – ты за меня не тревожься, я сам знаю, что такое дальняя дорога.
Он ещё раз качнул меня за плечо – хорошо так, будто молча сказал спасибо. И в это время зашелестели вокруг листы.
Ветер врывался с передней площадки, мчался через вагон и, закрутив спиральные вихри, улетал в заднюю дверь. Завихрения подняли с ящика и с полки стопки Глебовых бумаг.
Мы кинулись собирать их…
К счастью, не улетел ни один лист.
– Ну, всё, – сказал Глеб, когда была собрана растрёпанная стопа. – Вот… Слушай, Гелька, я тут ещё кое-что понаписал… Может, дать тебе и эти страницы?
– Ты их тоже в двух экземплярах печатал?
– Конечно.
– Тогда дай, – сказал я и подумал, что, может быть, скоро Глеб окажется далеко-далеко. – Обязательно дай. А то… вот укатишь в свой Колыч… на веки веков…
Глеб на секунду прижал меня своей пятернёй к рубашке. Потом взял у меня фонарик и шагнул в угол, где на гвозде шевелилась как живая Ерёмина куртка. Глеб снял её, сунул свёрнутые листы во внутренний карман.
– Вместе с курткой и заберёшь.
– Я сразу, чтобы не забыть…
Куртку я накинул на плечи. Она была большущая – обшитый кожей подол зачиркал по коленям. От куртки пахло Ерёмой – тёплым металлом, смазкой и пластмассовой изоляцией. Я незаметно погладил у куртки отворот. Бедный Ерёма. Не слишком ли быстро мы успокоились после его гибели?
И никто не знает, что погиб он, скорее всего, не случайно!
– Глеб!
– Что, Гелька?
– Нет… ничего.
Поздно, Глебу нельзя говорить про это. Он испугается за нас и не станет искать свой Колыч. Останется без дома. Получится, что я его задержал. А какое я имею, право?
Глеб отошёл от меня. Наверно, подумал: "Гелька загрустил о Ерёме, а грустить лучше в одиночку". Я сел в проёме боковой двери, свесил наружу ноги. Тёплый ветер ударил по ногам, забрался под куртку. Сильно пахло полынью. В той стороне, куда мы ехали, светил слабенький закат, а над головой и северным горизонтом небо стало совсем чёрным. Звёзды были большие и белые. Гораздо ярче огоньков, которые мигали на краю земли.
Недалеко от линии тоже светились огоньки – фонари и окна какого-то посёлка. И вот что удивительно! Обычно, когда едешь в поезде, близкие огни проносятся назад, а звёзды остаются неподвижными. Здесь же было наоборот: огоньки и фонари будто замерли, а звёзды проплывали над головой, будто небо плавно вращалось. Что за неразбериха? А, я понял! Наверно, вагон делает какой-то хитрый разворот.
И я перестал думать о звёздах.
Потому что подошёл Юрка.
Фонарик лежал рядом со мной и светил вверх, на Юрку. И Юрка стоял в метре от меня и почему-то опять казался похожим на страусёнка Антона из мультфильма.
– Ты чего? – спросил я.
– На площадке сесть негде. А за день-то натопался…
Я подвинулся. Но Юрка не сел. Он рассеянно смотрел в небо и теребил у пояса краешек серебристого галуна. Этот блестящий лампас был пришит вдоль коротенькой штанины, и верхний кончик у него отпоролся. Юрка дёргал, дёргал его, а потом вдруг сильно потянул вниз и с треском оторвал весь галун. Кинул по ветру.
– С ума сошёл? – спросил я.
– Не-а…
– Влетит, – сказал я.
– С чего? Эту форму нам насовсем подарили.
– А завтра как будешь без лампаса?
Юрка оторвал галун с другого бока.
– Никак. Я оттуда ушёл.
Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.
– Почему ушёл? – изумился я.
– А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Ноги, как оглобли, шея лошадиная, голос, будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!.." Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху – палочку, ту, что осталась. И пошёл…
