Ирина Дедюхова - Армагеддон №3
— Держись, Флик! Держись, дорогой! Только держись! — больше для себя, нежели для резко замолчавшего Флика, пробормотал себе под нос Ямщиков, хотя наряду со сложной стратегической задачей удержания Флика на земле, ему одновременно приходилось совершать сложные тактические маневры задницей и отпинываться от какой-то кусучей падлы, пытавшейся, в свою очередь, ухватить его за ноги. Благо, на ногах у него были все-таки тяжелые ботинки с привинченными свинцовыми накладками, а не носки с начесом.
Сар, с натужным сопением тащивший Факельщика из его рук, вдруг завис над ними, мощными взмахами крыльев взбивая плотное облако черного снега. Ямщиков понял, что через мгновение сар рванет ввысь, и ему не удержать товарища даже с такими замечательными носками, где-то все же добытые перед самым боем никчемным во всех других отношениях Фликом. Он попытался сгруппироваться и подмять под себя тщедушное тельце приятеля, но, как только он на мгновение замер и прекратил пинаться, в загривок ему с визгом вцепился второй сар… Чувствуя, как горло через мгновение проколет серый загнувшийся коготь, Ямщиков решил назло всем вцепиться в носки так, чтобы маленькие пушистые ступни Факельщика не выскользнули из его мертвых ладоней и после Армагеддона…
Неожиданно Флик свалился мешком рядом, а самого Ямщикова вдруг перестали лупцевать хвостом по затылку и драть когтями джинсы на заднице. Когтистая лапа возле самого лица тоже торопливо подобралась и исчезла из обзора прижмурившегося в ожидании неминуемого конца Ямщикова. Странно, но будто повинуясь неслышному призыву, сары, бросив двух полумертвых Привратников, стремительно рванули к вершине сопки…
* * *Существо, бывшее еще недавно районным ветеринаром Николаем Шандыгеевым, выло в середине чума среди мертвых людей, сквозь которых под его жуткую песню пробивала себе дорогу нездешняя поросль. Время останавливало свой ход, а с неба все сыпал и сыпал черный снег… Внезапно среди небольших, по-прежнему красивых даже в своем трауре снежинок блеснула всеми сокровищами мира чья-то крошечная, совершенно чужая здесь слезинка. Ничтожная слезинка, каких было так много, бесконечно много в этом гибнущем мире… Она падала медленно-медленно, нестерпимо сверкая в отблесках неизвестно откуда пробивавшегося огня. И то, что когда-то было Колькой, попыталось неуклюже отползти в сторону. Но слезинка все же скатилась на безобразный отросток, прожигая его насквозь…
И языки пламени, что, казалось, навеки уснули в красневших углях, вдруг вспыхнули жаркой, пылающей страстью, сметая на пути все, что мгновение назад еще тянуло в горящем чуме свою бесконечную песню…
СЮРПРИЗ
Еще минуту назад горела в них жаркая, пылающая страсть, сметая на пути все… Они стояли у опрокинутого вагона молчаливые, полностью опустошенные. Марина дрожавшими на ветру, непослушными руками пыталась застегнуть дубленку, а Ямщиков тупо разглядывал сломанные сучья вековых елей возле бурелома из валежника и поваленной сосны.
— Никого! Ни очков, ни бляхи… Вообще ничего! — в растерянности сказал он, обернувшись к Марине. — Я же сам видел, как он сюда кульком свалился! И ветки на деревьях как раз здесь поломаны, видишь? Еще подумал про себя, что на этот раз крупно не повезло нашему боевому товарищу… И нет, главное, ни хрена! Просто мистика какая-то!
Покачивая головой в полном недоумении, Ямщиков подошел вплотную к вагону, увидев, что Марина с тревогой тычет красной вспухшей ладошкой в просевшие под вагоном звенья.
— Да уж… Чистая работа, Флик, — наконец заговорил он, почесав в затылке. — Кто-то без нас тут постарался. Причем, заметь, на самой границе циферблата. Еще бы чуть-чуть…
— Вдруг на нас свалят? — со страхом спросила Марина.
— А как докажут-то? Этим костылям полвека — не меньше! Самим как-то сваливать надо отсюда. Засасывает вагон-то! Ё-моё, а это что за явление народам?..
Прямо на них, покачиваясь, с округлившимися пустыми глазами шел Петрович, держа в руках что-то длинное, с легким шелестом колыхавшееся на ветру.
— Ты чего, Леха? Куда направился-то? — окликнул его Ямщиков.
— Его нет, Гриша! Понимаешь, это только шкура, а самого нет! — печально и торжественно сказал Петрович.
— Стало быть, та же петрушка, что и у нас, — почти успокоившись, сказал Ямщиков. — У нас тоже Седой исчез. Даже шкурки не оставил.
— Мне бы хоть изредка, его голос услышать, нежный шепот! — зарыдал окончательно сдвинувшийся от пережитого проводник. — Это он нарочно мне свою шкуру оставил… В укор! Я ведь как-то однажды представил, что хорошо бы его… того… Когда еще совсем его не знал так близко… По чистому недоразумению подумал, что неплохо бы его на ремешки пустить… Вот он мне от себя ремешок и оставил… Мол, подавись, крохобор проклятый! Как же мне жить-то теперь? Повеситься, что ли?
— Ой, опять крутит! — некстати брякнула Марина, побледнев.
— Чего у тебя опять крутит, — раздраженно сказал ей Ямщиков, отвернувшись от сумасшедшего проводника. — Все-то у тебя крутит! Скоро спасатели приедут на дрезине, а тут сразу кручение начинается! Башку бы тебе открутить! Что бы тебе хоть в кои-то веки факелы вовремя не разжечь, а? Ну, что же ты за человек, ё-моё? Ведь чуток не накрылись без факелов! Будь у нас факелы вовремя, мы бы того бы!.. Мы бы все бы! Не так просто бы!.. Так бы и дал в ухо!
— Я, конечно, все понимаю, но очень не до этого, — растирая виски, простонала Марина. — У меня, Ямщиков, это… Ребенок у меня, наверно, будет… Вроде я где-то читала, или слышала что-то в этом роде? Не помню уже…
Едва услышав последние слова Марины, Петрович, даже не вглядываясь в резко изменившееся лицо Ямщикова, решительно ретировался к вагону, соображая, как бы успеть выкинуть оттуда одеяла и вещи. Дело принимало сугубо личный оборот, и в такого рода пассажирские разборки проводник привык тактично не вмешиваться.
— Ну ты и сука, Флик! Я чо, один буду тут показания давать, объяснять, как это мы в живых остались, кто песок в буксы насыпал, кто трезубцы кидал и весь валежник возле насыпи спалил… А он блевать пойдет! Ребеночка ожидать! Чо ты прикидываешься-то? Я с тобой сейчас, знаешь, что сделаю! Нет, как ты успел-то, а? Ведь все время на глазах был!
— Не знаю я… Не скажу тебе, короче, определенно… Пожалуйста, только отстань.
— Флик… Так ты что… Даже от кого не знаешь? Ну, уж нет! Вот в непорочное зачатие я с кем угодно поверю, только не с тобой! Говори сейчас же, от кого ты сука… того? — прошипел Ямщиков, и вдруг, неожиданно для себя с нескрываемым отчаянием сдавленно выдохнул: — Ты с кем снюхалась, блядища?
Марина, растирая слезы по грязному, покрытому копотью лицу, шаг за шагом отступала от разъяренного Ямщикова, со страхом глядя в его побелевшее лицо.
— Гриша, Гришенька! Не надо… Не кричи на меня… Я в коридорчике стояла, плакала. А тут мне Наталья Семеновна сказала, что ты меня в тамбуре ждешь, просил, мол, передать, что по важному делу… Я и пошла… побежала. А там темно было… Ну, я как вошла, так меня сразу на руки подхватил кто-то и понес… Не виноватая я, Гришенька! Мне ведь никто таких слов не говорил, на руках тоже не носили… чо-то… Не кричи на меня… Правильно говорят про вас, мужиков: "Как на бабу идут — города отдают, а взявши, им погоста жалко!" Пойду я, Гриша, утоплюсь лучше… или с Петровичем повешусь, — безутешно рыдая, проговорила Марина, знакомым движением поправив шаль на груди. После бурного объяснения она на глазах сникла и будто выцвела. Опустив голову, Марина неверным шагом пошла куда-то вдоль накренившегося вагона…
До Ямщикова начал доходить смысл только что сказанного Мариной. А он-то еще, в глубине души, удивился тому, что Наташка заявилась тогда хоть бы хны к нему в тамбур… Согласилась, главное, тут же, будто ждала. Ну, Наталия, ну, гнида! Точно! А он-то еще думал, откуда у такой знакомой Наташки, в которой ему нравилось все, кроме костистой, по-мужски поджарой фигуры, такие… ну, все такое, короче, подходящее. И ни разу Наташка не выдохнула ему так в лицо, с горячей страстью: "Гришенька-а!" Блин, а он-то подумал, что ему показалось, что… ну, не может же такого быть… с Наташкой. А ведь эту доверчивую дурочку, похоже, действительно того… никто до него на руках не носил…
— Постой! Постой, дура! Стоять, говорю! Маринка! Стой! — отчаянно заорал, Ямщиков, догоняя, замедлившую шаг, с надеждой обернувшуюся к нему Маринку. У нее были знакомые глаза. Какой же он дурак! Только сейчас он вдруг понял, что они напоминали ему вовсе не какого-то полузабытого Флика, а глаза его, Ямщикова, матери… Точно! У него же мать была! И, хватая Маринку в охапку, прижимая ее к себе, он со стыдом вдруг вспомнил про мать, жившую где-то в Ачинске, после которой остался дом на окраине, где он, после ее смерти, так ни разу и не был. Эх, мама дорогая…
