Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города
Он, правда, и во Франции, стервец, карьеру сделал, но клеймёным всю жизнь ходил — великого поэта убил!
А вина Дантеса не больше, чем вина ремесленника, отлившего пулю…
С Лермонтовым же история совсем иная.
Человек крайне вольнолюбивый и отчаянно храбрый, он был поставлен в странное положение — презирая царя, он должен был проливать за него и свою, и чужую кровь. Война — дело мужское, безусловно, но какая война? Когда бы враг напал на Россию, жёг её города и сёла, отчего ж и не биться с врагом. Но когда тиран хочет покорить горцев — оно как-то того… Горцы люди смелые, за свою волю сражаются отчаянно. Должно ли ему, человеку свободному, оставаться на стороне тирании, держащей в рабстве большую часть собственного народа? Лорд Байрон тиранию ненавидел и умер в борьбе за независимость Греции. А он, потомок славного шотландского горца Лерма, будет рабски повиноваться царю, гонителю свободы и поэзии — поскольку поэзия неотделима от свободы?
Пойти по стопам Байрона, перейти на сторону горцев? Мысль для русского дворянина, офицера тяжела и непереносима. Он ищет смерти в бою — но не находит. Он просит отставки — не дают. Он едет в Петербург, ищет благодетелей, стараясь устроить жизнь вне службы, стать частным лицом, жить литературой — его насильно отсылают назад. Убивай свободных!
И он делает выбор. Тяжёлый, но единственно для него приемлемый. Замыслом он делится с ближайшими друзьями — Мартыновым, Васильчиковым, Глебовым. Последний раз погуляем вместе, но после Кисловодска он дезертирует, перейдёт на сторону горцев.
Друзья в ужасе. Пусть деспотия, пусть рабство, но своё, русское. А горцы — враги. Переходить на их сторону бесчестно. Они пытаются убедить Лермонтова изменить решение — но тщетно. Поэт не хочет быть орудием тирана. Что делать? Донести они не могут, не позволяет офицерская честь, но и допустить дезертирство — тоже.
Выход один — дуэль. Старший по званию майор Мартынов вызывает поручика Лермонтова. Ранить, да так, чтобы отставка была неизбежной. Попасть в ногу для Мартынова труда не представляет — он стрелок отменный. И попал! Но злосчастный рикошет пули от стальной пряжки в кармашке рейтуз навлёк смерть. Открыть истинные причины дуэли — значит опозорить Лермонтова навек. Нужно придумать что-нибудь другое. Второпях сочиняют ссору, но даже предлога убедительного не сыскали, в показаниях путаются, кто чей секундант, не могут назвать складно. Усилиями Васильчикова, вернее, его отца, дело удаётся замять — или почти замять. Но на Мартынове пожизненное клеймо: убийца поэта. Дважды он хотел объявить миру истинные причины дуэли — не ради себя оправдаться, ради детей. Стерпел. Написал письмо к правнукам, велев вскрыть сто лет спустя после своей смерти.
Фомин встал с дивана. Эк куда его завели мысли. Посторонние, лишние? Как знать. Перед ним тоже слепое пятно, из-за которого не видно сути. Почему убили доктора Гэрарда? Думай, думай, голова, шелом куплю.
Итак, что есть данное убийство — цель? Средство? Или отвлекающий манёвр?
Слишком мало данных.
Одно ясно: каравелла — она и есть каравелла. А никакой не каменный вампир. Он пусть и смутно, но чувствует и переборки, и кое-какие узлы. Жизнь в Навь-Городе учит ощущать измерение Зет. Нет, чувствует он слабо, и на каравелле полно закрытых для него мест — сквозь серебряный экран он и слона проглядит.
Но случай с Замком Т'Вер здесь не повторится.
Хотя мысль таки пришла: а нет ли на каравелле не слона, нет, но зайца? Прочесать каравеллу от киля до клотика. По крайней мере голову доктора отыскать-то надо?
И опять — зачем было забирать голову? Или всё-таки не вампир, нет, вампир бы крови за собой не оставил, но банальный вурдалак? Вурдалак-заяц, безбилетный пассажир?
Хочешь не хочешь, а обыскать каравеллу нужно. Верно, и хранитель Туглон пришёл к этому выводу. А всё же он скажет. Поделится соображением. Для начала неплохо, конечно, собственные апартаменты осмотреть, вдруг сюрприз ждёт.
Он осмотрел и так, и этак. Ничего не нашёл. Понятно, если прятали, то прятали с умом.
Потом, окинув апартаменты взглядом «а-вдруг-что-замечу-в-последний-момент», вышел.
Снаружи не ждали его ни таинственный убийца, ни хранитель Туглон, ни стюард Гар-Ра с тотум-фактором Сойером. Свободен. Ни тебе домашнего ареста, ни почётного караула.
Он попытался красться — не из злодейского умысла, просто посмотреть, можно ли здесь красться вообще.
А тут как ни иди — крадёшься. Покрытие совершенно гасит и звук, и вибрацию, тут хоть полк промарширует — не заметишь.
Полк, положим, тут и не уместится, а…
Мысль, поняв собственную никчёмность, ушла откуда пришла.
А он оказался перед дверью… не хранителя Туглона, нет. Магистра Хаммеля.
Совершенно естественно. В затруднительном положении нужно прежде всего посоветоваться с другом. Друг в беде — друг вдвойне.
— Тук-тук-тук, — сказал он вполголоса, наклоняясь к двери.
Никто не ответил.
Он постучал.
Опять никто не ответил.
Фомин взялся за ручку, пёс с ними, с отпечатками.
Дверь отошла в сторону.
Каютка — копия каютки доктора Гэрарда. Размеры, планировка, с позволения сказать, убранство. Одно исключение — если в каюте доктора Гэрарда не было головы доктора Гэрарда, то в каюте магистра Хаммеля не было магистра Хаммеля целиком.
Значит, тело нужно искать где-то ещё, сделал вывод Фомин.
В кают-компании, у графина аквавита, например. Или…
Он быстренько пошёл, даже побежал к себе в апартаменты.
Так и есть. Тело Хаммеля было здесь, посреди гостиной.
Тело слегка качалось — видно было, что друг Крепости Кор ещё не вполне отошёл от тяжёлого аквавитного сна.
— Не угодно ли освежиться, друг Хаммель?
Тело повернулось резко, и советника едва не занесло.
— Я так рад. Я так рад… простите за бесцеремонное вторжение, но я отчего-то решил, что вы, доблестный рыцарь, в опасности. Нелепость, конечно, сейчас-то я понимаю… И ещё нелепее мысль, что я способен хоть чем-то помочь вам…
Фомин усадил Хаммеля в кресло, налил ему из особых посольских запасов рюмочку хрусталина.
Хаммель с содроганием посмотрел на рюмку.
— Пейте, мой друг, пейте, и вам полегчает.
Магистр поверил и выпил. Фомин подумал, и сам прибег к проверенному средству.
Хрустальной голова не стала, да и не нужно, в истории уже был король — хрустальная голова, но мысли перестали метаться, а пошли чинной чередой. Да и печени польза, а печень — она в трудных ситуациях не менее важна, чем голова. «Печёнкой чувствую неладное», — не зря говорится.
Магистр порозовел, задышал ровнее.
— Итак, дорогой друг, какие основания у вас считать, что моя жизнь в опасности?
