Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти
Так, смеясь, он на ощупь прошел всю Ирригационную Долину, в конце которой Ревун нырнул под Лежачий Камень и больше не вынырнул, спустился в Каньон Глупости, миновал Грязное Поле, лишь единожды запнувшись обеими ногами о Камень Преткновения, зато и хлебнув этой самой грязи по уши. Юркой мыслью пронзил Последнюю Извилину, едва не свернул себе шею, выбираясь из Восхода Ума Над Разумом и в итоге оказался на Задумчивой Ступеньке, чей острый край врезался ему прямо в…
Ну вот, он начал забывать слова. И ладно бы какие-нибудь сверхсложные термины, а то ведь простенькое словцо, специально выведенное для таких, как он, эстетствующих эрудитов, название пятой точки по древнегречески. Благообразное и благозвучное словцо, такое и в застольной беседе употребить не грех, а вот выветрилось из памяти, как… снова не помню! Сколько же в нем сейчас по Цельсию? Антон коснулся запястьем лба, но рука была такой же горячей, как и голова. Изотермический закон Бойля и этого… второго. Если уж человек температурит, то всем телом. Ни кашля, ни насморка, только мозги кипят и голова тяготеет к земле, будто в череп через естественные отверстия залили расплавленный свинец, да ломота во всех суставах, мышцах, сухожилиях. Значит, все-таки есть еще чему ломаться? Ну разве не повод для оптимизма? Да и в высокой температуре, если взглянуть на нее с научной точки зрения, тоже ничего плохого нет. Вот сейчас разогреемся до сорока градусов, запустим в крови процесс, который Луи Пастер применил для получения «долгоиграющего» молока, через пару часов все микробы-бактерии сами повыведутся.
Вынырнув из мутной трясины памяти, фамилия изобретателя пастеризации подняла со дна еще кое-какой интеллектуальный мусорок, в том числе подзабытое архаичное словцо. Афедрон, конечно же! В самом деле, пора уже оторвать афедрон от Задумчивой Ступеньки, вырубленной, не иначе, из Философского Камня. Пока сидишь на нем – лезет в голову всяческая заумь, а как встанешь…
Антон с трудом встал и двинулся вперед, не ожидая помощи из Франции и не видя вокруг ничего, кроме смутных очертаний левого запястья, проступающих в зеленоватом свете стрелок и насечек на циферблате. Где мог, шел где не мог – полз, на четвереньках или по-пластунски, но только вперед. На плутания не осталось жизненных сил. Если на пути встретится развилка, пообещал он себе, я размозжу голову об острый угол, как какая-нибудь героиня Алькиного любимого романа. Алькиного… Проглотил тоску, сухим комом застрявшую в горле. Не время.
Старался не думать ни о чем. Ни о еде, ни о сне, ни об осмысленности собственных действий, а в особенности – об оставшейся в десяти парсеках позади жене. Он удалялся от нее, а не бежал навстречу, но именно в этом удалении видел единственный шанс спасти ее – крошечный, как лапка блохи на горбу верблюда, проходящего сквозь игольное ушко. Он старался не думать… И, как ни странно, у него почти получалось.
Мысли прочь, сомнения долой, только тупое упорство, заставляющее снова и снова переставлять ноги. Ать-два! Ать-два! Голова моя пуста. Ать-два! Ать-два! Арифметика проста. А от перестановки ног, знаете ли, много чего может измениться. Ать-два… Как на армейском плацу под отрывистые команды сержанта. Левой! Левой! Раз, два, три… И отставить разговорчики в строю! Отставить идиотские вопросы вроде «Товарищ сержант! А когда же шагать правой?» Все отставить…
Однако как болит эта самая… О-о!
Как ни хорохорился Антон, как ни бодрился, все-таки настал такой момент, когда идти вперед стало невозможно. Ползти тоже. Причем ни вперед, ни назад. Тупик этого… когда все плачут… Отчаяния! И не поможет ни маниакальная решимость, ни истекающий желчью сарказм. Он просто не сумеет развернуться в тесном тупике. И ногами вперед уже не выберется. Слишком тесно. Застрял, как предрекала Алька после Прощального Банкета в Колонном Зале. Как Винни-Пух в гостях у Кролика. Только не от обжорства, а как раз наоборот. Непривычная худоба, натянувшие кожу ребра и прилипший к позвоночнику живот загнали Антона в щель, в которую в нормальном состоянии ума и тела он никогда бы не сунулся. Нет, Тупик Отчаяния – не самое подходящее название. Пусть будет Последним Пристанищем Самоуверенного Идиота.
Мамочка моя! Как все несправедливо, сетовал Антон, обшаривая пятачок стены перед собой, когда рука его неожиданно провалилась в пустоту. По локоть. Он с удивлением вытащил руку, задумчиво сжал пальцы в кулак и обрушил на стену сокрушительный удар, вложив в него все, что накопилось в душе и теле: всю свою слабость, весь страх, все отчаянье. Брызнули камни из-под разбитых костяшек, осыпались куда-то вовне. Отверстие стало шире. Антон принялся нетерпеливо крошить его края ослабевшими пальцами. В носу засвербело от каменной пыли. Вернее, уже не каменной, это было что-то известковое наподобие гипса. А-апчхи! Значит, правда.
Теперь рука просовывалась внутрь до плеча. Пошеру-див в темноте, Антон коснулся пальцами чего-то гладкого. Железо? Постучал костяшками – звонко. Железо! В какой-то липкой смазке. Куда это его занесло?
– У-у! – позвал он в дыру.
Гладкое железо молчало.
Голова, вспомнил Антон название тяжелой штуки, которая причиняла ему столько боли. Сейчас просуну голову, а остальное… остальное в принципе уже неважно. Медленно, щекоча известняк бородой и кудрями, в дыру протиснулась голова и примкнувшее к ней левое плечо. Следом, отставая на полкорпуса, потянулось правое. Недовольно затрещала ткань на плечах, раздираемая на эполеты, и левый локоть ушел в отрыв, обниматься с гладким железом. Ого, что-то закругленное. Бочка? Наверняка! Еще сантиметрик, еще полсантиметрика, глубокий выдох, еще глубже, выдох на выдохе… Грудная клетка хрустнула ребрами, но вроде прошла. За ней осой – осиной?! – проскочила заново обретенная талия. Дальше… Стоп! А вот с некстати помянутым афедроном приключился неожиданный затык. Ягодицы будто заклинило между двумя мирами – Неровных Камней и Гладкого Железа. С чего бы? Неделю ведь ничего не ел, а то и все две. Половинка мерзкой на вкус устрицы-мокрицы не в счет! Штаны болтаются, как на пугале. Странно… Дернулся вперед, назад. Нет, не ягодицы. Поясной ремень-совсем ослабел, брат? – зацепился за что-то задней частью. Антон пошарил правой, отстающей рукой по ту сторону стены и нашарил похожий на загнутый палец выступ. Покряхтев, освободился. Ты у меня повыступай! Ну все. Бедра, колени, щиколотки – уже дело техники. Можно сказать, просочился. Проник. Рухнул мертвым грузом на жесткий пол. Больно, но здорово: все-таки пол! Мамочка моя, настоящий пол! Гладенький, прохладный! Эх, так бы и лежал, прислонясь потной щекой к бетонной плите. Нельзя! Дашь слабину – потом не встанешь. Пощупал воздух по сторонам. Справа опять наткнулся на гладкое железо. Не закругленное – прямое, угловатое. Оперся, встал… Ноги подогнулись. Ухватился второй рукой, выпрямился, пошел, на ходу ощупывая все, к чему прикасался.
