Джеймс Данливи - Рыжий
— Я жажду услышать пикантные подробности, Дэнджерфилд.
— Случалось и такое. Были и недоразумения. Мэрион с Фелисити в Видвайте.
— Позволь на минутку тебя прервать, Дэнджерфилд. Я всегда верил, что рано или поздно ты примешь правильное решение и захватишь одно из крыльев дворца Видвайт. В Дублине всегда считали, что это было бы вполне естественно. Мы всегда были убеждены, что все это дело времени и что чувство вины доконает адмирала Вилфула Вилтона и он покончит жизнь самоубийством, а престарелую леди Вилтон отправят в Харрогэйт, чтобы она приходила там в себя после понесенный утраты, а ты тем временем продашь права на охоту и станешь эсквайром Видвайтским. Это теперь в моде, Дэнджер.
— Я согласен, Мак. У смерти есть много возможностей меня облагодетельствовать.
— И нам известно, что старику Дэнджерфилду нездоровится.
— Это правда, Мак, и я должен сказать, что очень из-за этого переживаю. Я ведь в ужасном положении. Они называют меня отступником. И говорят, что я пытался спасти собственную, видавшую виды шкуру. Меня лишили всего. Ни кола ни двора. Но когда я нахожусь здесь, у меня появляется надежда. И я тебе прямо об этом говорю. И хотя со мной обходились не по-человечески, я не забуду тех, кто протягивал мне руку помощи. Тони Маларки все еще сражается на баррикадах. И думаю, что если Господь когда-нибудь заберет его на небеса, то уже ни за что с ним не расстанется. И еще я думаю, что Тони планирует тайно разжиться несколькими фунтами, чтобы купить бетонные блоки и замуровать себя навсегда в тоннеле, ведущем к пивному бару. Он сообщил мне, что его сердечная мышца состоит из чистого карборунда. Мы то с тобой понимаем, что это совсем не просто даже при нынешнем бурном прогрессе науки. Тони утверждает, что добился этого, питаясь сырой лососиной из Шэннона. А Тони ведь единственный из известных мне людей, который никогда не лжет.
— Дэнджер, я признаю, что ты говоришь чистую правду.
— А это что такое, Мак?!
— Хе-хе.
Мак взял из кучи хлама, валявшегося возле его постели, голову кенгуру. Он напялил ее себе на голову, а затем надел на себя и всю остальную шкуру и пустился в пляс по комнате.
— Мак, это просто великолепно.
— В этом костюме я пью. А вот это тебе маленький подарок, который, как я думаю, тебе понравится.
Мак вручил ему небольшую коричневую копию головы Блаженного Оливера.
— Мак, ты даже не можешь представить себе, что для меня это значит. Зубы просто замечательные. Это самое примечательное у Блаженного Оливера. Поможет мне распространять славное имя Оливера среди тех, в ком нет ни капельки божьей веры.
— Зубы я сделал из фортепьянных клавиш.
— Просто чудесно.
— Надень ее.
— Я надену. А теперь, Мак, я должен спросить нас обоих, не забыли ли мы о том, что у нас есть рты?
Они выбрались наружу, в серую ночь, через двери-челюсти. И зашагали по пустым мокрым улицам. Огромные окна, к которым подходят слуги, чтобы опустить шторы. Мимо проезжает большая черная машина, ее шины чуть слышно шуршат по мостовой.
— Мне приятно все это видеть, Мак.
— Я согласен, Дэнджер.
— Я уже много лет не видел вокруг себя такую роскошь. А она нужна мне, нужна.
— А вот там, Дэнджер, чуть-чуть дальше находится «Медвежье Логово», но сначала я должен показать тебе кое-что на другой стороне улицы, то, что тебе наверняка понравится.
МакДун перевел Дэнджерфилда через дорогу. Они остановились у фонтана, сооруженного у ниши в стене. На ней было написано:
Господи,
Благослови
Бедных.
— Мак, я надеюсь, что не очень шокирую тебя, если преклоню колени и немного помолюсь прямо здесь, на тротуаре. Совершенно правильные слова. Если бы так думали все, то разве тогда не пришел бы конец раздорам? Разве не так? Я спрашиваю, разве не пришел бы конец раздорам?
— Могу только сказать тебе, Дэнджер, что я был вынужден начать проектировку бюстгальтеров, устремленная кверху форма которых наполнит еще большей похотью сердца наших сограждан.
Тусклый свет, пробивающийся сквозь замерзшие окна. Заходят в бар, украшенный цветами и заставленный подносиками с сандвичами. Сверкающие столы и стулья. Состоятельные люди со своими собаками. МакДун принес две кружки и поставил их на искрящийся стол. Жажда вконец измучила обоих.
Дэнджерфилд откинулся на стуле, отвернувшись от стола и забросив ногу на ногу. Он улыбался.
Они разговорились о Дублине тех времен, когда он играл в мире роль своего рода Рима. И о маленьких неприятностях и разочарованиях, которые иногда в нем случались. И о Клоклане, выбросившемся с корабля. МакДун поведал ему о необычайной требовательности своей подружки и том, что ему начинает казаться, что уж лучше у него вообще его не было или был бы такой большой, чтобы им могла пользоваться Лондонская Пожарная Бригада при тушении особо крупных пожаров.
И эти псы. Веселые голодные звери. Вот если бы у меня тоже была собака. Я знаю, что они гадят на улицах и иногда устраивают отвратительные сцены на газонах. И все же, несмотря на все эти нарушения приличий, я бы хотел, чтобы у меня была собака. Предпочтительно хорошей породы и с родословной, не уступающей моей собственной. И МакДун, я должен признать, что ты необыкновенно славный парень, хоть ты и портняжишь в этом необъятном городе. Быть может, Мэри будет позировать тебе, когда ты будешь проектировать большие размеры.
Они попрощались на станции. Там, куда прибывали и откуда отправлялись красные поезда. Просто Графский двор. И я тоже прокачусь в одном из этих нарядных вагонов и буду рассматривать всех подряд.
И снова в гостинице. Устало забираюсь на жесткую кровать. Лицом утыкаюсь в подушку, укрываюсь. Из-за окна доносится визг тормозов.
Я правильно сделал, что уплыл на корабле. Увидел огни Святой Головы. И черный Ливерпуль. И птиц, застывших на крышах. Хлопок, мясо и зерно. Я смотрел с палубы вниз, опасаясь, что меня узнают. В безопасности я только в море. Мне подали завтрак, дешевую газету, и я рассматривал девушек в бигуди и с губами, накрашенными красной помадой. Я — один. И я сел в поезд. Земля была серая. И когда я наконец сюда добрался, то они все рассаживались в большие машины и такси, а меня никто не встречал, и я просто ушел с платформы, размышляя, что мне делать дальше. Я видел, что при встрече они целовались.
Но никто
Не целовал
Меня.
26
Лондон. Воскресенье. Дэнджерфилд, по совету МакДуна, снял мансарду на Бовир Роуд в желтом доме, построенном во времена королевы Виктории. Маленькая аккуратненькая комнатка. Мягкая кровать, застеленная зеленым тиком. В углу, у большого окна, дубовый стол, стул и еще один стул, но только плетеный. В стену вмонтирован электрический камин, а возле входной двери — электрический счетчик, в который бросают монетки. Чтобы попасть в туалет, нужно пройти через коридор и, если там усесться, то внизу видны вокзал и железнодорожные пути.
