Роберт Хайнлайн - Свободное владение Фарнхэма
– Благодарю, Мемток, но я не хочу. Сейчас мне нужно быть особенно собранным. Я хочу повидать Их Милость. Прямо сейчас, если можно. Вы не устроите мне это?
– Не могу.
– Черт возьми, я же знаю, что можете. И знаю, что если вы попросите, он примет меня.
– Кузен, но ведь я сказал «не могу», а не «не хочу». Их Милости здесь нет.
– О-о-о! – Тогда он попросил, чтобы ему разрешили повидаться с Джо.
Но Главный Управляющий ответил, что молодой Избранный отбыл вместе с Лордом Протектором. Но он пообещал дать знать Хью, как только кто-нибудь из них вернется. – Конечно, конечно, тотчас же, кузен.
Хью не стал обедать, ушел к себе и впал в горькое раздумье. Он не мог не мучить себя мыслью о том, что здесь отчасти, была и его вина – нет, нет, не в том, что он не читал всей входящей корреспонденции, которая поступала к нему в Департамент, по мере ее поступления. Нет, это было просто невезение. Даже, если бы он проверял весь этот «мусор» каждое утро, он все равно мог бы опоздать – ведь оба приказа, возможно, были отданы одновременно.
Мучило его то, что возможно он сам послужил инициатором той ссоры с Дьюком. Ведь он вполне мог солгать мальчику, сказать ему, что его мать, как ему доподлинно известно, служит обыкновенной служанкой или что-нибудь в этом роде у сестры Лорда Протектора, пребывая в полной безопасности королевского гарема и что ни один мужчина ее даже не видит. Что она полностью довольна, живет прекрасно и счастлива, и что другая версия – это просто сплетня, которыми слуги заполняют свой дурацкий досуг. Дьюк поверил бы этому, потому что он очень бы хотел в это верить.
Как это могло быть… Возможно, Дьюк отправился на встречу с Их Милостью. Возможно, Мемток устроил эту встречу, или, может быть, Дьюк просто решил ворваться туда силой и шум драки достиг ушей Понса. Было более чем возможно, теперь ему стало ясно, что его совет Дьюку повидаться с верховным владыкой вполне мог закончиться сценой, увидев которую, Понс мог так же запросто приказать оскопить Дьюка, как он обычно приказывал подать машину. Все это очень смахивало на правду…
Он пытался убедить себя, что никто не ответственен за поступки другого человека. Он сам всегда так считал и жил, веря в это. Но сейчас он чувствовал, что рассудочная мудрость не приносит ему облегчения.
В конце концов он оторвался от этих мыслей, взял письменные принадлежности, и сел писать письмо Барбаре. До сих пор ему не представилась возможность рассказать ей о своих планах побега, и не было времени разработать код. Но она должна быть начеку и он обязательно должен как-то предупредить ее.
Барбара знала немецкий язык. У него в голове остались от него только какие-то отрывки, поскольку он изучал его всего один год в школе. Он знал русский в достаточной мере, чтобы вести простой разговор. Барбара, пока они жили дикарями, успела подхватить от него несколько русских слов – игра, которая позволяла им общаться, не вызывая ревности у Грэйс.
Он составил письмо, затем с превеликим трудом перевел письмо в мешанину из немецких, русских, разговорных английских слов, жаргона битников, литературных аналогий, примитивной латыни и специальных идиоматических выражений. В конце концов у него получился текст, который Барбара, он был уверен, сможет разгадать, но не сможет перевести на Язык ни один специалист по древним языкам, даже в том более чем маловероятном случае, если он одновременно будет знать английский и немецкий с русским. Он не боялся, что его сможет перевести кто-нибудь еще. Если его увидит Грэйс, то для нее это будет звучать белибердой, поскольку она не знает ни русского, ни немецкого. Дьюк пребывал в наркотическом забытьи. Джо может попробовать догадаться, что все это значит – но он полностью доверял Джо. И, тем не менее, он попытался завуалировать смысл таким образом, чтобы его не понял даже Джо, нарушив синтаксис и намеренно нарушая правописание некоторых слов. Послание гласило следующее:
"Дорогая.
Уже некоторое время я планирую наш побег. Не знаю пока, как все это устроить, но хочу, чтобы ты была готова, днем и ночью, схватить близнецов и просто следовать за мной… Если сможешь, запаси немного провизии, прочную обувь и попробуй украсть нож. Мы пойдем в горы. Сначала я собирался дождаться следующего лета, чтобы малыши успели немного подрасти. Но случилось кое-что, что изменило мои планы: Дьюк оскоплен. Я не знаю почему и слишком огорчен, чтобы обсуждать это. Но следующим могу оказаться я. Даже хуже того… Помнишь, как Понс говорил, что представляет наших сыновей, прислуживающих на банкете? Так вот, дорогая, жеребцы никогда не прислуживают на банкетах. И судьба их ждет только одна – они обещают быть слишком высокими. Это произойти не должно!
Мы не можем ждать. Столица Протектората где-то недалеко от того места, на котором прежде стоял Сент-Луис. Мы просто НЕ МОЖЕМ пройти весь путь до Скалистых гор, с мальчиками на руках. И мы не имеем возможности узнать (и никаких причин надеяться), что нас всех четверых пошлют в Летний Дворец на будущий год.
Так что мужайся. С этого времени не прикасайся к Счастью, в какой бы оно ни было форме. Возможно, что единственная наша надежда на то, что в решительный момент мы будем готовы действовать.
Я люблю тебя, Хью."
Вошла Киска; он велел ей смотреть телевизор и не отвлекать его. Девочка повиновалась.
Она уже спала, когда Хью кончил составлять это письмо на странном жаргоне. Затем он порвал оригинальный текст и спустил его в водоворот. Потом лег спать. Через некоторое время он вспомнил глупое хихиканье Дьюка, его бессмысленное лицо человека, одурманенного наркотиками. Пришлось встать и в нарушение указаний, данных им самим Барбаре, утопить свои печали и страхи в бутылке со Счастьем.
Глава 17
Ответ Барбары гласил следующее:
"Дорогой!
Когда заказываешь три при бескозырке, мой ответ будет семь при бескозырке, и рука не дрогнет. И тогда будет большой шлем – или мы влетим, но не заплачем. Как только наберешь четыре взятки, мы будем готовы сыграть. Любовь навеки… Б."
Больше в этот день ничего не случилось. И на следующий тоже… и еще через день. Хью привычно диктовал перевод, хотя мыслями был далеко. Он стал очень осторожен в еде и питье, поскольку знал теперь – каким гуманным способом хирург овладевает жертвой. Он ел только блюда, которые до него попробовал Мемток и всегда старался как можно незаметнее не брать фрукт или пирожное, которое лежало ближе всего к нему, особенно, если блюдо подносил слуга. За столом он ничего не пил, а пил только воду из-под крана. Он продолжал завтракать у себя, но отдавал предпочтение теперь неочищенным фруктам и яйцам в скорлупе.
