Евгений Филимонов - Время льда и огня
Отчего меня оставили в живых? Я часто задавал себе такой вопрос — и приходил к выводу, что отнюдь не из-за приступа гуманности, не присущей южанам, а только благодаря все той же рациональности их представлений; ну, расстреляли бы, ну и толку — а так вон сколько приварил косынок да завернул болтов! А там, глядишь, меня и пристукнет штабелер-автомат, справедливость восторжествует.
Меня крепко оглушило после взрыва. Некоторое время я был в заторможенном состоянии, вдобавок люди Крамера кололи мне что-то психотропное, я наверняка мог и проговориться на допросах — хотя о чем? Ведь «фокус», это яблоко раздора, из-за которого поднялась война, был напрочь уничтожен, а списки наших агентов Полковник мне никогда не показывал, да я и сам их смотреть не стал бы… За то, что я вырвал (правда, вместе с Португалом) жало всемирного шантажа, меня приговорили к каторжным работам! Не вижу логики, даже становясь на их точку зрения.
Вальяжный Крамер посетил меня на допросе лишь однажды, только чтобы продемонстрировать мне снимки разрушенного местечка Рысь да нашей сожженной фермы. Он не мог отказать себе в этом удовольствии. Я взглянул на фото, и все во мне закипело — хотя чего еще было ожидать?…
— Ну, что ж, — сказал я, насколько мог, равнодушно, — прощайтесь с телятиной и ржаным хлебом. Теперь вашей пищей будет в основном битум да солидол.
Генерал деланно рассмеялся:
— Ничего, Ковальски, ваша братия все восстановит. Еще за честь считать будете нашими поставщиками числиться. А заартачитесь — заставим!
Я старался не смотреть на снимок, где наш клен рухнул расщепленной вершиной на террасу. Я боялся, что сейчас этот холеный военный магнат сообщит мне о Полковнике и тетушке Эмме, я брошусь на него, и меня тут же уничтожат. Но он грузно встал и, бросив на меня взгляд как на раздавленного слизняка, вышел. Вскоре после этого меня осудили на десять лет каторги — невозможный срок, лишь один из моих новых знакомых каторжан продержался здесь три года, но он был весь в шрамах и уже два раза падал, правда с небольшой высоты.
Вот как я оказался здесь.
Несколько последних дней по ведомости дефектов мне полагалось работать на щите — на самом верху платформы будущего мегаполиса, прямо под неподвижным солнечным диском. Первый день прошел скверно: из-за помрачения от жары я чуть не угодил под вагончик дефектоскопа и вообще еле добыл смену. На следующий день я отладил систему охлаждения термокостюма и пообвыкся в работе с плотными светофильтрами, уже сновал более уверенно по трубам щита. Здесь выяснилось одно несомненное преимущество верхней платформы: до минимума снижалась опасность, что на тебя может упасть что-нибудь сверху. По щиту разъезжали только два мостовых крана, таская свои бесчисленные трубы да с дюжину самоходных талей, на подхвате у мостовых. И — главное — здесь не было той гонки, что кипела ярусом ниже, здесь даже можно было остановиться, посмотреть во круг. А посмотреть было на что…
В сторону горного кряжа, куда в будущем должен протянуться мегаполис, устремлялась широкая долина, выглаженная ледником, с руслом полным моренных камней, засыпанных частично песком. Долина замыкалась скалистым хребтом на таком расстоянии казавшимся сиреневым. Еще дальше всю эту безжизненную, но патетическую картину венчал гигантский пик, на теневых склонах которого белело что-то вроде снега… Снег! Его и представить невозможно было в этом пекле, а ведь совсем недавно мы с Теофилом изнемогали в борьбе с ним.
Но если взглянуть назад, картина получалась не менее впечатляющей. В долине открывалась стальная махина стройки, в хитросплетениях открытого каркаса она спокойно и уверенно продвигалась к хребту. А там, где была не стройка, а давно обжитая многоярусная толща мегаполиса, змеилась от жара поверхность щита из многих тысяч труб, прерываемая там и сям жерлами вытяжек, каналами, мачтами, — и это кое-где уже было занесено жарким песком с гребешками песчаных застывших волн. А под щитом шла установившаяся жизнь четко организованного муравейника, — муравейника, который решил подчинить себе все вокруг.
Я опять вспомнил свой разрушенный край и в приступе внезапной ярости к южанам изо всех сил пнул обрезок трубы. Он покатился по платформе и исчез за ее краем; я мог только надеяться, что он не зашиб там, внизу, никого из моих коллег-каторжан. Надо сказать, я был среди них единственным иноплеменником, все остальные происходили из южан, а многие и в самом деле совершили тяжкие преступления.
* * *
В ту смену я как раз подваривал на щите укосину, хлипко поставленную автоматом, и только подтащил к себе сварочный трансформатор на колесиках, когда вдруг заметил мелькнувшую в глубине долины искорку. Полагая, что от жары может и не то померещиться, я ткнул было электродом в металл — но дуга почему-то не появилась, и я еще раз обернулся на долину.
Да, в самом деле, там легко перемещалась какая-то — мушка, не мушка — подвижная точка, очень маленькая отсюда. «Самолетик, — подумал я с горечью, — вот южане и начинают отвоевывать воздушное пространство…» Я отложил электрод и стал наблюдать, как эта летающая крохотка почти на бреющем полете летела над долиной, иногда чуть не соприкасаясь со своей тенью, прыгающей по склонам. Она быстро приближалась, становилась различимее, и вдруг я понял — это модуль!
Первая мысль была — спасаться, ведь я еще помнил, на что способны модуль и его старший брат челнок. Но до противоположного края платформы со стремянкой, ведущей на нижний ярус, не меньше полутора сотен метров — это нужно пробежать в полностью снаряженном термокостюме, без подстраховки — времени в обрез! — рискуя в любой момент сорваться. Да и не все ли равно — месяцем раньше, месяцем позже тебя с не меньшим успехом собьет вниз какой-нибудь тельфер!
В общем, вряд ли эти мысли были столь уж отчетливы, но я никуда не двинулся, стоя во весь рост на своей верхотуре. Модуль был уже близко, он все так же словно подползал по дну долины, почти сливаясь иногда с моренными валунами.
И только когда до него оставалось не более пистолетного выстрела, завыла сирена тревоги, и стройка тут же превратилась в бедлам.
В случае тревоги, как нас, каторжан, когда-то инструктировали, полагалось лечь и выждать, пока автоматы, имеющие свою программу, не упрячутся в безопасное место. Затем надо организованной колонной спуститься на подъемнике в нижний ярус и ждать дополнительных распоряжений.
Но происходящее внизу было для меня закрыто щитом, и я мог только представлять то страшное смятение, от которого ходила ходуном вся стальная палуба верхнего яруса; здесь же, наверху, лишь два мостовых крана, словно пара престарелых супругов, сбежались в дальнем конце платформы и застыли в горестном прощальном объятьи. Между тем модуль еще ни разу не выпалил.
