Майкл Мэнсон - Конан и грот Дайомы
Так кто же его обманул? Дайома, заколдовавшая нож? Так, что он мог без ущерба войти в дерево, камень и плоть человеческую, но покрывался ржавчиной, испив крови чародея? Об этом он знал лишь с ее слов... Возможно, надо проткнуть глотки десяти магам, чтоб этот клинок сломался? Или хватит одного, но одаренного великой колдовской силой? Одного, но настоящего чародея?
В том, что Гор-Небсехт - настоящий колдун, Конан не испытывал сомнений. Лишь опытный маг сумел бы обратить человека в камень, и лишь могучий чародей - не менее могущественный, чем старый друид Зартрикс! - смог бы остановить Идрайна.
Тут, вспомнив о големе, Конан бросил взгляд на лицо серокожего и поразился: слуга, выпрямившись во весь свой гигантский рост, взирал на него с неприкрытой ненавистью и каким-то странным торжеством. Жуткий огонь пылал в глазах Идрайна, губы кривились в презрительной усмешке, и физиономия уже не выглядела серой, блеклой и равнодушной, как мгновением раньше: она багровела, будто тягучую холодную влагу в жилах голема вдруг заменили жаркой человеческой кровью. Кровью, что ударяет в голову, приводит в ярость, порождает жажду убийства... Убийства не по приказу, а по собственному желанию и прихоти.
Идрайн поднял огромный топор и шагнул к своему бывшему господину.
* * *
Покинув остывающее тело Гор-Небсехта, Аррак, Дух Изменчивости, несколько ничтожных эонов времени парил в пространстве. Душа колдуна уже отлетела на Серые Равнины, а Он наслаждался краткими мгновеньями полной свободы, пытаясь одновременно нащупать ауру своего нового Избранника. Лишенный чувств, присущих человеческому разуму и телу, Он был слепым и глухим до обретения плотского облика, однако мог ощущать эманации жизни, пульсировавшие вокруг. Одна из них напоминала грязный пересыхающий ручей, мерзкую сточную канаву, из коей не пожелал бы испить даже последний из злодеев, даже ничтожный нищий, томимый смертельной жаждой. Аррак безошибочно определил, что сия источавшая зловоние аура принадлежит киммерийцу. Тот, вероятно, являлся наемным убийцей, омерзительным и трусливым ублюдком, готовым за пару монет резать глотки беззащитным женщинам, детям и старикам. Не то что бы жизнь или смерть женщин, детей и стариков волновала Аррака, но Он знал, что воистину великий никогда не унизится до дешевого убийства; великих интересуют не мешки с монетами, а власть, и цена их деяний не измеряется деньгами.
Нет, этот жалкий киммериец не мог стать новым Избранником - в чем Аррак не сомневался и прежде. А потому Он устремился к сероликому, чья аура, источавшая холодную силу, притягивала Его словно магнитом.
Неощутимой тенью Он скользнул в его сознание, в разум, который является преддверием души. Он готовился увидеть привычную картину - многоэтажный запутанный лабиринт с просторными парадными залами, широкими коридорами, полутемными камерами и погруженными в вечный мрак каморками. Он ожидал обнаружить там все то же, что таилось в сотнях человеческих душ, служивших Ему вместилищем на протяжении тысячелетий: страсть к богатству и власти, жестокость и хитрость, гордыню, самомнение, отвагу и горы сундуков, в которых сложены воспоминанья - память о перенесенных обидах, о днях торжеств и поражений, о муках зависти, ревности, любви, радости и горе. Он рассчитывал нырнуть в кривые переходы и узкие тоннели, погрузиться в глубокие шахты, где гнездилось все смутное и туманное, полузабытое и тайное, влиявшее на человеческие побуждения, желания и мысли. Он торопился в самый темный и дальний закоулок, в тупик, где хранились неосознанные чувства комочка плоти, некогда зревшей в женском чреве. Он жаждал укрыться в клоаке, где обитал всегда и откуда правил своим Избранником.
Но Он не обнаружил ничего. За порогом сознания, преддверием души, лежало холодное и мертвое пространство, коварная ловушка пустоты, капкан, заманивший и сковавший Древнего Духа. Сковавший навсегда! Ибо Он мог покинуть тело серокожего лишь с отлетающей на Серые Равнины душой, а души у этой странной твари, у этого проклятого монстра, не было. Он являлся не человеком, а иллюзией человека, сотворенной магией и колдовством; он обладал разумом, целью и зачатками чувств, но всего этого было слишком мало, чтобы заменить душу.
Для Духа Изменчивости он стал тюрьмой, последним звеном в длинной цепочке переселений.
И, догадавшись об этом, Аррак впал в безумную ярость. Он понял, что никогда уже не увидит Предвечного Мира и сияющих Небесных Градов, никогда не промчится меж пылающих звезд, никогда не узнает, за что Он принял кару, в чем заключалась его вина. Видно, ей не было искупленья, если путь Его завершался в теле серокожего! В крепкой и твердой плоти, которой могло бы Хватить на двести лет или на пятьсот - но разве это срок для Древнего Духа? Он был приговорен и знал об этом.
И потому бешенство овладело Им, Он был обуян яростной страстью к разрушению и смерти, и в этот миг мог бы уничтожить весь земной мир. Но разум серокожего, в котором Он метался, словно загнанный в клетку зверь, не был искушен в колдовстве и заклинаниях, сокрушающих горные хребты; это бездушное отродье знало лишь один способ разрушения и убийства. Зато, в отличие от прочих людей, Аррак мог говорить с ним напрямую, так как, за неимением души, вселился прямо в сознание серокожего.
Он распалил в нем ненависть, чувствуя, что зерна ее падают на благодатную почву, и повелел поднять секиру.
* * *
Жар опалил Идрайна; палящий жар, коего плоть его, сотворенная из камня, не ведала никогда. Ему казалось, что в голове разгорается костер, служивший источником тепла и яркого беспощадного света - такого же, как солнечный, или еще сильнее. Вскоре пламя забушевало в его груди, спустилось ниже, согревая конечности и будоража кровь; неясные желания и чувства бродили в сознании голема словно стадо заплутавших в тумане овец.
Затем ощущение жара исчезло, но свет остался - ослепительный свет, в котором все полученные прежде повеления казались смешными, жалкими и ничтожными. Приказы госпожи? Слова господина? Он даже не хотел думать о них, не желал вспоминать время, когда кто-то властвовал над ним. Теперь он сам себе господин! Но это было не так.
Когда жар угас, Идрайну показалось, что в него наконец-то вдохнули душу. Но, хоть он и не догадывался о том, что такое душа, инстинкт подсказывал ему, что он обрел нечто более ценное, более надежное и не столь зыбкое и эфемерное. Им по-прежнему распоряжались, но теперь приказы шли откуда-то из глубин его собственного сознания, и можно было считать, что он слился с неким величественным и грозным существом, сделался с ним единым целым, одной плотью и одним разумом. И тогда Идрайн понял, что ему досталось кое-что получше души: он нашел могучего покровителя, который будет вести его и направлять, подсказывать и руководить. Их слияние завершилось, их воля стала тверже алмаза; в этот миг голем усвоил, чего желает новый его господин.
