Джудит Тарр - Солнечные стрелы
Как странно, усмехнулся Эсториан. Сначала они прилагают все силы, чтобы меня сюда заманить, потом лезут из кожи вон, чтобы меня выкурить. Как ты думаешь, они удовлетворятся когда-нибудь? Торуан не понял его или просто задумался. Он вздрогнул.
Милорд, я плохой советчик, но думаю, что вам следует чаще выглядывать за стены дворца. Дела обстоят хуже, чем тогда, когда вы сюда прибыли. Много хуже. В некоторых городках я, как северянин, просто боялся за свою шкуру. Тучи сгущаются, и скоро грянет гром.
Мои гвардейцы свободно разгуливают по столице. Никто не плюется и не бросает камни им вслед. Никто не потревожил и меня, когда я однажды прошелся до храма. А я был безоружен и не накладывал на лицо грим.
Кундри'дж это только Кундри'дж, милорд, сказал Торуан. Он обвел взглядом покои, в которых они сидели. Как вы можете здесь оставаться? Вы задохнетесь, сир.
Они ведь сами учили меня терпению, продолжал Эсториан, оставив без внимания слова актера. Передай моей матушке и жрецу, что я оценил их настойчивость и усилия. Тебя никто не посмеет тронуть. Ты можешь отправиться с труппой в Керуварион, где ваше искусство найдет достойный прием. Но, добавил он, будь впредь мудрее и не разыгрывай глупых трагедий. Люди не любят глядеться в правдивые зеркала.
Мы играли только для вас, сказал Торуан. Он отодвинул от себя чашу и опрокинул ее вверх дном. Мы любим вас и преданы вам. Но мы лишь капля в бушующем море. Асаниане возбуждены. Они сменили старые шляпы на новые, но не сменили взгляды. Умоляю вас, сир, будьте настороже!
Я всегда осторожен, ответил Эсториан. Ему вдруг стало невыносимо скучно. Он надеялся на приятный вечер, но этот самонадеянный идиот безнадежно испортил его. Впрочем, он вовсе не порицал рвения актера. Талант всегда мечется от одной крайности к другой. Иное дело матушка и Айбуран. Они все еще считают его ребенком и злятся, теряя свое влияние на него. Со всей возможной вежливостью он постарался поскорее выпроводить болтливого комедианта, отправив его под охраной в покои императрицы, и внушил гвардейцам, что они отвечают за безопасность певца головой. Он надеялся, что }rncn будет достаточно. Он почти улыбался, вспоминая реакцию Высокого двора на спектакль. С досточтимых лордов слетела асанианская невозмутимость. Но они вынуждены были прикусить языки, потому что их император рукоплескал дерзким актерам. Варвар, наверное, думали они, простолюдин, болван. Он бесцельно блуждал по своим покоям, почему-то не чувствуя привычной усталости. Слуги крадучись следовали за ним, он прогнал их. Гвардейцы сопротивлялись дольше, но в конце концов пришлось ретироваться и им. Он попытался уснуть, но сон бежал от него. Он развернул свиток. Строчки дрожали и сливались в одну толстую линию. Он пил вино, пока в голове не стало светло и ясно, потом решил прогуляться по крыше, где когда-то любил принимать солнечные ванны. Сейчас там, наверное, сыро от моросящего денно и нощно дождя. Какая-то тень скользнула к нему, когда он ступил на гремящую жесть кровли. Он улыбнулся широко и открыто, впервые за много дней.
Желтоглазый, сказал он, я рад тебя видеть. Корусан ничего не ответил. Это было вполне в его манере, поэтому Эсториан ничуть не обеспокоился. Он сделал оленейцу знак следовать за собой и вернулся в покои. Он шел, не оглядываясь, свободно болтая о том о сем, с языка его словно слетели оковы, так радовался он тому, что маленький охранник нашелся. В геральдическом зале, увешанном боевыми знаменами и доспехами прежних времен, его лопаткам вдруг сделалось холодно. Он обернулся. Корусан стоял, прислонившись к колонне, устремив на него горящий блуждающий взгляд. Лихорадка, подумал Эсториан, протягивая к мальчишке руку. Он знал, что Корусан ненавидит прикосновения посторонних людей, но не видел иного способа проверить свое подозрение.
Ты пылаешь, сказал он.
Это ничего, храбрился Корусан. Но дрожал мелкой дрожью. Он был болен, сомневаться в этом мог только глупец. Эсториан едва сумел уговорить упрямца прилечь на стоящий рядом диванчик. Потом он сидел над ним, раздумывая, не кликнуть ли лекаря. Больной вел себя неспокойно. Он дергался и уворачивался от дружеских рук. Эсториану пришлось применить силу.
Я велю заковать тебя в цепи! прикрикнул он. Пальцы мальчишки вцепились в его запястья.
Я часто болею, отрывисто заговорил оленеец. Это совсем не должно волновать вас, милорд. Это пройдет, как всегда, и не сделает меня ни хуже, ни лучше.
А когда это должно пройти? спросил Эсториан. Сколько мне ждать? Как ты будешь охранять меня, если не можешь даже подняться?
Я могу! Мальчишка встал, несмотря на протесты Эсториана. Он двинулся вперед на дрожащих ногах и упал бы, если б господин не подхватил своенравного слугу под руку. Шаг за шагом, спотыкаясь и пошатываясь, они добрались до купальни. Купальня встретила их приветливым светом масляных ламп. Озеро теплой благоухающей воды разливалось под низко нависшими сводами. Плеск его напоминал щебет весенних ручейков. Эсториан усадил мальчишку на край бассейна.
Выкупайся, сказал он. Это изгонит из тебя холод. Корусан озирался вокруг так, словно никогда не бывал в подобных местах.
Надеюсь, ты хотя бы изредка моешься? спросил Эсториан с легкой иронией. Или оленейцы подобно котам только пьют из встречающихся на пути водоемов? Корусан зашипел, совсем как степной кот, и Эсториан не мог удержаться от смеха.
Мы моемся, сердито сказал мальчишка, но не на публике.
Я отвернусь. Корусан презрительно повел головой, обмотанной черной тканью, словно знатный владыка, которому все равно, как отнесется к его поступкам слуга. Эсториан встретил его взгляд и утонул в золотой бездне. Что-то сдвинулось в них обоих, но оба не понимали что? Возможно, весь мир содрогнулся во сне и снова застыл на своем неподвижном ложе. Золото, думал Эсториан. Цвет без углов, мягкий и бесконечный. Легкий, будто orhw|e крыло, и тяжелый, как камень. Нечто среднее между янтарем и лимоном. Сейчас этот свет стегает его как хлыст, но он умеет и обнимать, он обво лакивает и тянет... Корусан опустил веки и вновь вскинул их, но тяжело, как бы борясь с сонливостью. Эсториан едва успел подхватить его, чтобы не дать соскользнуть в воду. Тело его было упругим, но уже не таким напряженным, как минуту назад, он, видимо, расслабился и отдыхал. Потом с неожиданной силой оленеец от толкнул императора и сдернул со своей головы покров и вуаль. У Эсториана в груди защемило. Никогда прежде ему не доводилось видеть столь совершенной красоты, такого изящного человеческого лица, словно вырезанного рукой гениального скульптора из цельного куска выдержанной слоновой кости. Ни единой неровной линии, ни одной родинки, ни какого-либо пятна, только четкость и соразмерность, и даже два тонких шрама, сбегающих от выпуклых скул к подбородку, не портили облика оленейца.
