Антон Дубинин - Узкие врата
— Памятник какой-то святой, или, может, героине, — прокомментировал он, оборачиваясь к товарищу. Фил уже расположился на скамейке, сгрузив рядом рюкзак (вещи пришлось взять с собой, из опаски, что подвал могут навестить прежние хозяева).
— Был.
— Что?..
— Был, говорю, памятник. А теперь просто кирпич. Пожалуй, центральнее этого центра не найдешь, а, Эрих?
— Наверное, — Алан рассеянно поковырял пальцем каменные буквы, поднял воротник куртки. Поднималась противная мелкая морось, такая же точно, как вчера ночью. Город Файт не собирался жаловать гостей хорошей погодой.
— Тогда здесь и будем сидеть, — Фил задвинул рюкзаки под лавку, чтобы не мокли. — Место не хуже любого другого. Подождем до вечера, чтобы нам назвали кого следует.
Идея Фила не то что бы блистала интеллектом, но Алану нечего было предолжить ей взамен, и он послушно присел рядом, привалился к камню затылком.
От нечего делать он оглядывался, но город Файт явно не вызывал у него восторга при более детальном осмотре. Дыра дырой, больших улиц, кажется, всего две — и обе встречаются под прямым углом здесь, в центре. Та, что шла вдоль городского парка (красивого, кстати — хотя бы благодаря деревьям: буки и кипарисы, чья темная зелень от влаги только стала более насыщенной) — так вот, самая широкая улица называлась Монкенское шоссе, и по ней довольно часто шмыгали машины, по большей части фургоны и трайлеры. Наверное, транзитом туда, за горы…
Вторая улица, поуже, носила гордое имя — отгадайте, какое? Конечно же, улица Реформации. В каждом уважающем себя городе должна быть улица Реформации, желательно центральная. Куда угодно можно послать письмо с таким адресом — «Реформации, д. 1» — и не ошибетесь… На улице с таким же именем в Магнаборге проживали сейчас Аланские матушка и отчим. Но об отчиме было неприятно думать, и юноша пошел прогуляться по площади, поглазеть на магазины.
Не очень-то веселое дело — сидеть в воскресное утро (да, ведь сегодня же воскресенье, вспомнил Алан с запоздалым удивлением… Впрочем, какая разница, у нас выходных не бывает.) Сидеть в воскресное утро в центре маленького грязноватого городка на лавке, под пустым и унылым постаметном, похожим на большой кирпич, попивать столичное пиво «Феникс» и поплевывать на асфальт. Алан некоторое время развлекался тем, что крошил булку толстоватым местным голубям и смотрел, как птицы Божии дерутся из-за крошек. Был среди них один особенно толстый, коричнево-белый, которого Ал мысленно прозвал «магистром ихнего ордена»: он вел себя очень властно, разгонял остальных вовсе не вежливо и проглатывал огромные куски хлеба, почти не расклевывая.
— Я знаю, как найдет свою смерть магистр голубей, — Алан и сам не заметил, как заговорил вслух. — Он непобедим, но, кажется, помрет от жадности, попробовав заглотать целую буханку…
Магистр и в самом деле взялся за кусок корки, слишком большой даже для него; некоторое время он безуспешно давился, махая крыльями и болбоча, но наконец превзошел себя — проглотил все-таки добычу, и по толстому зобу его прокатилась тугая волна. Голуби в этом городе были совсем непуганые, топтались у юношей под самыми ногами, один даже клюнул Фила в ботинок, куда упала ценная крошка.
Фил со снисходительным неодобрением взирал на магистровы потуги; потом усмехнулся, тако же отломал от хлеба горбушку.
— Тоже мне, символ Духа Святого! Проглоты несчастные. И дерутся, прямо как горские террористы…
— Наверное, им голодно, — предположил Алан, по привычке вступаясь за обиженных. Фил хмыкнул еще раз, отламывая от горбушки изрядный кус.
— Особенно, как ты его назвал, магистру. Изголодался, бедняжка, исхудал совсем. Не знаю уж, как он летает при таком размере брюха — просто бочка с крылышками!
Он метнул хлебный кус в голубиную густую толпу, и магистр тут же завладел завидной добычей, склевав ее прямо со спины товарища. Однако такой кусище даже ему оказался не по силам, он какое-то время силился его заглотать, но не смог и был вынужден отойти в сторонку, чтобы в одиночестве заняться ритуалом расклевывания. Кусок хлеба он придерживал трехпалой оранжевой лапой, толстой и вроде как мозолистой, при этом косясь жадным оком на трапезу остальных. Наконец не выдержало магистрово сердце, он бросил свою корку и куриным прискоком бросился в гущу подданных, отнимать у них, что попало… Алану стало неприятно, и он пошел побродить в сторону «Салона красоты». Что-то в красноглазом «магистре» было настолько ему не понравившееся, что видеть его не хотелось. А шугнуть — почему-то в голову не пришло.
Однако «Салон» неожиданно оказался полезен: на табличке у входа, с перечнем услуг, числилась и такая немаловажная, как «парикмахерские услуги». Перемигнувшись умоляющими глазами с Филом, любитель помыться ринулся внутрь — и через полчаса вернулся сияющий, с отмытыми и высушенными феном волосами, от чистоты даже начавшими курчавиться возле ушей. От него пахло дешевеньким одеколоном, как от гулящей девицы. Фил неприязненно наморщил нос от подобного аромата, однако идея с мытьем головы его тоже вдохновила, и он посетил-таки парикмахерскую, откуда вышел мытый, с гладко выбритым подбородком… И подстриженный еще короче, до своего первоначального состояния — черного ежика волос, торчавших, как короткая проволока.
Но, пожалуй, этот маленький успех был единственным, доставшимся на долю двух пилигримов днем 10-го сентября. Когда воздух уже по-вечернему засинел, а потом и полиловел — стремительно, как всегда осенью, — Фил с хрустом потянулся, покашлял от вечерней сырости и предложил идти домой, в тепленький подвал. А то даже кожаная куртка уже отсырела, да и прохожие кончились. Через улицу еще перебежала пара хихикающих детей, прошла компания вполне безобидных местных хулиганов — руки в карманах, спортивные куртки, сигаретки в углах ртов… Хулиганы окинули было Алана жадным взором, но по приближении рассмотрели Фила, прочли его красноречивый взгляд — и сделали вид, что они просто тут прогуливаются. Пришли почтить память дамы Файт, еще раз зачитать досточтенную надпись на пьедестале…
Алан, ощутив, как сначала накатывается внизу живота, а потом медленно отступает тошнотворный липкий страх — быть битым — посмотрел на Фила с тоскливой нелюбовью и во всем с ним согласился. В подвал, так в подвал. И в самом деле, чего ж здесь еще сидеть. Хотя изначально, с утра, он был твердо намерен провести в Центре Веры все трое суток подряд, почти не трогаясь с места — днем и ночью.
— Ладно… Пошли.
До чего же противно быть трусом, думал Алан, шагая с отсыревшим рюкзаком на плечах и радуясь, что темно. Не видно, как щеки глупо покраснели… Самое странное, что трусость словно бы притягвает неприятности. Ну что бы ему сделали эти парни? Гуляют себе люди, очень надо им кого-то бить! Однако при виде их Алан уже заранее понял, что вот сейчас они на него навалятся разом, все четверо… И тем просто ничего больше не оставалось, как подойти и гнусным голосом спросить, который час! Хорошо, что им Фил ответил…
