Вячеслав Назаров - Вечные паруса
— Вы догадливы, Тэдди. И храбры. Я тоже не люблю сантиментов. А потому иногда со спокойной совестью нарушаю обязательства. Вы мне нравитесь. Поэтому у вас есть шанс.
— Сомневаюсь. Если он даже и есть, то совсем не тот, о котором вы думаете…
Его выдал неосторожный взгляд — глаза непроизвольно скользнули на панель прицела. Белое пятно было точно в скрещении черных паутинок, и в следующую долю мгновения они уже смотрели в глаза друг другу — два вооруженных врага, готовые к поединку, но Ральф среагировал быстрее, и пока рука Тэдди прошла длинный путь от ручки управления к полосатой — синее с белым! — рукоятке, по глазам ударил пылающий жгут, и сначала стало черно, а потом нестерпимо больно, и Тэдди рванул рукоятку, крича от боли, и ушедшая торпеда толкнула космолет набок.
Он ничего не видел, а только почувствовал пляску красных огней на приборной доске и догадался, что лазер Ральфа пробил бак, что до взрыва корабля остались считанные секунды, и, закусив губу, ни на что не надеясь, нащупал у сиденья рычажок катапульты.
Последнее, что мелькнуло перед его глазами — большая пестрая бабочка на влажном цветке белой магнолии и тонкие смуглые пальцы, коснувшиеся сомкнутых крыльев. Бабочка дрогнула, встрепенулась, крылья слились в радужную вспышку, и среди ночи наступила ночь.
Он не очнулся даже тогда, когда прозрачную капсулу, в которой лежал он, как в сгустке янтаря, через восемнадцать часов бережно приняли тралы спецпатруля МСК.
— Как он погиб?
— Не знаю, дядя Клаус… прости, отец, но я… Я никак не привыкну…
— Не смущайся, дочка. Я понимаю. Мне тоже не легко было называть тебя "мисс Джой".
Было раннее, светлое утро, розовое, как на рекламных открытках. Оконные стекла в баре, матовые от росы, вобрали в себя зарю, и медленными широкими мазками раскрашивали стены в цвет огня. Клаус смотрел на кружку и в синевато-розовой пене ему мерещились облака.
— Я не знаю, отец. Все произошло так стремительно… Дядя Чарли поднял ружье, но не выстрелил…
— Почему? Почему он не выстрелил?
— Разве он ответит теперь? Я могу только догадываться. Солсбери без конца твердил, что магнитная черепаха в его виварии — последний экземпляр венерианской фауны.
— Ты думаешь, что из-за этой гадины…
— Не знаю. Я очнулась уже в бункере.
— А Синий Дым?
Джой катала из хлебных крошек шарики — один, три, пять, десять — и складывала их вокруг кружки дядюшки Клауса.
— Синий Дым восстанавливает тело по чертежам, заложенным в организме. Но ему нужен строительный материал. После магнитной черепахи в том, что было доктором Солсбери, не осталось ни одной молекулы железа…
За розовыми стеклами громко загудело. Клаус отставил кружку, сломав ограждение Джой.
— Это Дик. Он сдержал слово… Не волнуй Тэдди. Ему и так досталось. Ты его любишь, дочка?
— Да, папа.
— Хорошо. Врачи говорят, что ему осталось лежать не больше месяца, а потом… Ты правда любишь его, Джой?
— Да, папа.
— Ты отвечаешь, как Лили… Впрочем, долой старое, пусть будет новое… Однако Дик ждет тебя.
Они вышли в это розовое утро, в это теплое молоко тумана, когда земля, еще не привыкшая к металлу и пластику, дарит людям свою свежесть — и даже разрисованный "Ягуар" Дика, омытый росой, выглядел сейчас почти прилично и Дик сказал:
— Прошу, мисс Джой. Эдвард Стоун очень хочет вас видеть.
Дядюшка Клаус остался один. Он что-то бормотал, возвратясь за стойку, и плечи его колыхались, как крылья подбитой птицы.
Потом он подошел к диораме.
Он долго возился с проводами, а когда кончил, на зеленом шарике Земли загорелся красный огонек.
— Это — по тебе, Чарли. Ты тоже был астронавтом.
Двойное зеркало
сыну Юлию
1. Второе такcи
Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она наконец нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стояла сиреневая бледность, а светящиеся часы на потолке показывали без пятнадцати четыре.
Номер гостиницы бережно хранил всю сумятицу вчерашнего заселения: два огромных чемодана парили над полом прямо посреди комнаты — конечно, она забыла выключить антигравы! — этюдник примостился в кресле, а тарелки так и остались после ужина неубранными.
Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.
"Пусть спит", — решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться. Она поймала самый большой чемодан, который неуклюже пытался увернуться, и щелкнула застежкой антиграва. Чемодан, обретя вес — а в нем было не меньше центнера — плюхнулся на пол так, что тарелки на столе звякнули.
Юрка сразу проснулся.
— Уже утро, мам?
— Утро, Юрочка, утро. Вставай.
В чемодане все было не так, как она укладывала перед полетом. Нужные вещи куда-то исчезли, а под руки лезла разная дребедень. Скоро все содержимое оказалось на полу, и только тогда Нина вспомнила, что Юркина амуниция — в другом чемодане.
А часы насмешливо зажигали все новые и новые цифры.
Об аккуратности нечего было и думать. Выложив самое необходимое, Нина кое-как затолкала в отделения остальное и закрыла замки. Чемоданы весело подпрыгнули и закачались над полом.
— Сынок, ты меня не будешь провожать. Я опаздываю.
Юрка сидел на кровати и таращил сонные глаза, пытаясь вспомнить, куда он поставил ботинки. Слова матери не сразу дошли до него, и он переспросил:
— Мы опаздываем?
— Да, Юрочка, я поеду в порт одна. Будь умницей. Папа прилетит завтра утром. Кушай хорошо. Гуляй только около гостиницы, никуда сам не езди. Не балуйся с автоматами.
Наставлений было много, а времени не оставалось, поэтому Нина чмокнула сына в щеку, стараясь не замечать, как закипают в его глазах слезы обиды.
— Это… Это нечестно, мам. Ты же обещала.
— Я опаздываю, милый. Ты же большой мальчик. Ну не надо. Прости свою маму. До свидания. Я скоро вернусь. Что тебе привезти?
Юрка мгновенно оценил ситуацию и примирительно пробурчал:
— Дельфиненка. Живого. Я научу его говорить.
Спорить было бесполезно, и Нина только махнула рукой.
На часах было ровно четыре.
Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.
Нина, выдвинув из переднего сидения столик и зеркало, наскоро причесывалась. В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.
