Сергей Званцев - Были давние и недавние
Начальник таганрогской полиции Б. В. Стоянов был хорошо известен Льву Николаевичу еще в те времена, когда Стоянов студентом приезжал на каникулы к отцу — чиновнику таможни, лучшему шахматисту города, к которому не раз приходил играть в шахматы Лев Николаевич — старый любитель этой игры. Молодой, розовощекий херувим — таким запомнился Борис, Стоянов Льву Николаевичу. И вот теперь он — активнейший пособник фашистов, вешатель русских люден, получивший, как сказано все в том же «Новом слове», германский знак отличия 2-го класса — серебряный орден с мечами. Можно ли терпеть, что такой негодяй ходит по русской земле?!
Не удивительно, что при таком все возраставшем и укреплявшемся настроении Лев Николаевич неожиданно для дочерей Марьи Васильевны спокойно и даже одобрительно отнесся к очень странному разговору, состоявшемуся у него в кабинете. Пришли, и притом сохраняя какой-то таинственный вид, и Оля, и Софья, и Татьяна, и тотчас в дверь постучали.
Татьяна, выпорхнувшая навстречу, впустила высокого и худого молодого человека лет восемнадцати, в котором Лев Николаевич признал сына известного ему таганрогского жителя — инженера Кобрина, расстрелянного в первые дни нашествия фашистов.
— Это Витя Кобрин, — сказала Татьяна, краснея и запинаясь. — Вы, дедушка, разрешите нам… Мы просто хотим поболтать тут о всяких пустяках…
Говоря так, Татьяна чуть подталкивала старика к двери, ведущей в его спальню. Неожиданно Лев Николаевич сказал:
— Слушайте, вы, дети! Если вы что-то задумали, ну что-то против фашистов, то имейте в виду, что с моей помощью вам это будет сделать легче!
Молодые люди переглянулись:
— Ничего особенного… — нерешительно сказала Софья, делая вид, что не замечает негодующих взглядов остальных ребят. — Мы просто хотим, чтобы сообщения советского радио становились известными населению… Ну, что вы на меня уставились? — сердито закричала она сестрам и помрачневшему юноше. — Дедушка… Лев Николаевич — не такой человек! И если он сказал… Нам с ним выгодно работать вместе! Я хотела сказать — не выгодно, а удобно, что ли. У него пишущая машинка, и Таня сможет печатать… Сколько экземпляров берет машинка?
— Если тонкая бумага, то все десять, — объяснил Лев Николаевич. — У меня есть тонкая, листов двести. Вот!
Он по-молодому быстро подбежал к высокому старинному шкафу и, присев на корточки, с трудом вытянул туго ходивший нижний ящик. Там лежала нарезанная бумага.
— А копирка? — деловито спросила Татьяна.
— Есть копирка! — весело ответил Лев Николаевич, поднимаясь.
Татьяна села за пишущую машинку и сделала закладку. Вошло под каретку даже не десять, а одиннадцать экземпляров. Витя Кобрин молча протянул ей текст сегодняшней передачи Совинформбюро, и Таня принялась перепечатывать, сильно ударяя по клавишам. В этот момент в кабинет вошла Марья Васильевна. Лев Николаевич поймал себя на том, как болезненно сжалось у него сердце. «Она стала горбиться. Этого совсем недавно еще не было», — подумал Лев Николаевич.
Марья Васильевна быстро оглядела комнату и, видимо, сразу поняла, что означает это сборище. Она обратилась к хозяину кабинета:
— Лев Николаевич, как же вам не стыдно…
— Да ничего тут страшного нет… — оправдывался смущенный Лев Николаевич. — Просто перепечатываем содержание передач советского радио. Как только в дверь постучат, унесем вон!
— Нет, я толкую о другом, — тихо ответила Марья Васильевна. — Как же это? Почему вы меня не позвали и не сказали мне? Разве я не могу раздавать ваши листовки… ну, на базаре, где я бываю и где я не так брошусь в глаза, как, если, скажем, туда придет молодежь!
Татьяна вскочила и бросилась к матери. Но еще раньше ее нежно обняла, заплакав, Софья. Лев Николаевич смущенно молчал. Так вот что! Если уж дело дошло до того, что запуганная и несчастная старуха готова рискнуть головой, — а распространять листовки — это риск мучительной смерти, — то, значит, дело зашло далеко! Ему надо торопиться с собственным решением!
Примерно через час, когда все разошлись с напечатанными Татьяной сообщениями Совинформбюро, Лев Николаевич, оставшись один, ходил по тесной квартире, обдумывая свое решение. Он хорошо знал из многолетней своей судебной практики, что часто замысел убийства срывается из-за какого-нибудь пустяка. Лев Николаевич ясно представлял свой путь: он пойдет на прием к начальнику полиции Стоянову, тот его, как адвоката, зарегистрированного в надлежащем порядке, по всей вероятности, примет. Войдя в кабинет, Лев Николаевич будет держать в левой руке заготовленное прошение и, таким образом, беспрепятственно дойдет до стола, за которым восседает этот выродок. Тогда Лев Николаевич выхватит из кармана — правого кармана — пиджака бутылочку с серной кислотой и отработанным движением плеснет кислотой в глаза негодяю. Лучше бы выстрелить или бросить гранату. Но откуда ее достать? Это долго и малонадежно, к тому же Лев Николаевич не умел обращаться с оружием, плеснуть из бутылочки с достаточно широким горлом он, по всей вероятности, сумеет. Конечно, и тут имеется сомнение: известно из судебной практики, что Веря Фингер, стрелявшая в генерала Трепова из револьвера в упор, не сумела убить его. Всяко бывает. Будем надеяться, что на этот раз замысел удастся. «Если на свете есть бог, удастся!» — подумал под конец Лев Николаевич, не совсем и к старости потерявший былую веру, но сейчас упрекнувший себя, что вмешивает бога в столь земные помыслы. Да, а серная кислота? Попрошу у аптекаря Адамова — старый знакомый. Скажу — надо отмыть ванну…
Повеселев, Лев Николаевич захотел выпить чашку кофе. Как все таганрожцы, он был предан кофе, напитку, веселящему и бодрящему и молодых и старых. А он сейчас нуждается в бодрости! Лев Николаевич подошел к маленькому столику с замысловатым кофейником — подарком клиента, у которого Лев Николаевич почему-то отказался взять гонорар, чиркнул спичку, зажег маленькую спиртовую горелку. Фитилек бесшумно вспыхнул синим огоньком.
В этот момент в дверь несильно постучали. У Льва Николаевича дрогнуло сердце, но он успокоил себя мыслью: «Это вернулся кто-то из Омельченко».
Лев Николаевич пошел, открыл дверь, и в комнату ввалился, тяжело дыша, давешний юноша — Витя Кобрин. Только на этот раз все краски сошли с его лица. Он дышал хрипло. Видимо, ему пришлось бежать.
Юноша с трудом произнес:
— Засыпался с листовками… За мной гонятся… Спрячьте!
На улице послышался треск мотоцикла. За дверью раздались грубые, быстрые шаги, и кто-то с силой постучал.
— Я пропал! — сказал довольно спокойно Витя. Он повернулся к двери, кажется собираясь ее открыть. Лев Николаевич молча, с неожиданной силой потащил юношу в спальню. Здесь он распахнул окно, выходившее в глухой переулок. С той же неизвестно откуда взявшейся у него силой он подсадил парня на подоконник.
