Леон Юрис - Хаджи
- Раздевайтесь, вы все!
- Делайте, что он сказал, - сказала Агарь двоим другим. - Не сопротивляйтесь им.
- У меня месячные, - прошептала Фатима.
- Ничего. Покорись им. Если нас найдут в синяках, то потом нам будет хуже.
Я закрыл глаза, когда мать подняла свое платье и слышно было, как солдаты зарыча-ли от удовольствия. Женщин бросили на пол. Солдаты хохотали и стреляли, но от жен-щин не исходило ни звука. Я почувствовал себя последним трусом, меня трясло от страха. Что я мог сделать? Аллах должен понять! Я ничего не мог поделать! Ничего! Ничего! Ни-чего!
Я не должен был взглянуть снова, но не мог сдержаться. Трое были распростерты на полу, голые. Солдаты даже не побеспокоились снять штаны, а только спустили их и бро-сились на женщин, рыча по-звериному, тиская их тела, кряхтя, раскачиваясь взад и впе-ред, тогда как остальные стояли вокруг и держали свои члены в руках. У Фатимы кровь текла между ног.
Я согнулся вдвое, закрыл глаза и зажал уши руками. Трус! Трус! Трус! О, Аллах! Что я мог сделать? Думай, Ишмаель, думай! Если отец вернется, они убьют его, заставив сна-чала смотреть на ужасное зрелище! Я должен найти его и предупредить! Нет! Нельзя ос-тавлять маму! Идти! Остаться!
Неужели они никогда не прекратят? Ибрагим, не возвращайся! Сколько это будет продолжаться? Сколько? Наконец они выскочили из дома. Я отнял руки от ушей и услы-шал, как офицер приказал стеречь место и держать женщин как приманку.
Я знал, что у меня навсегда останется шрам от этого зрелища и бесчестья. Но все же я как-то отогнал это от себя, спасая наши жизни. Я заставил себя на мгновение забыть то, чему был свидетелем, и подкрался к окну. Рамиза и Фатима скорчились на полу. Мама была в оцепенении, но все же успокаивала их. Она вытерла Фатиме кровь, взяла их на ру-ки и качала туда-сюда.
- Мама! - прошептал я.
Ее глаза расширились от ужаса, когда она меня увидела.
- Не бойся. Я никогда не скажу отцу. Никто не узнает.
- О, Ишмаель! - рыдала она. - Увидеть свою мать в таком позоре! Достань мне нож! Я должна убить себя!
- Мама, нет!
- Ишмаель, беги! Беги! Забудь, что ты видел. Беги!
- Не плачь, мама. Все позади. Пожалуйста, мама. Мы будем жить!
Бесполезно. Но теперь мне было все равно. Я прыгнул в комнату и шлепнул ее по лицу. Она перестала плакать и уставилась на меня.
- Будешь ты теперь слушать?
Она не ответила, и я снова шлепнул ее. Она медленно кивнула, что слышит меня.
- Не уходите до наступления темноты. Приведите себя в порядок. Когда стемнеет, снова начнется стрельба от Тель-Авива. Охрана курит гашиш. Она не будет бдительна. Когда начнется стрельба, выходите по одной и бегите к рынку. Когда вы там соберетесь, идите к Часовой башне в центре города.
Она ухватилась за меня и взглянула снизу вверх. Ее глаза были красны и лицо запла-кано.
- О, Ишмаель!
- Мама, ты поняла меня?
- Да, но Ибрагим...
- Он никогда не узнает. Никогда. Никто никогда не узнает.
Она дотронулась до моего лица дрожащими руками. Я крепко сжал их и взглядом просил ее слушаться меня. Наконец она сказала, что будет слушаться. Я поцеловал ее и вытер ей щеки.
- Придайте себе хороший вид, как будто ничего не было. Я пойду предупредить от-ца, чтобы не возвращался. Все, что он будет знать, - это что солдаты вас допрашивали, и больше ничего.
Я побежал. Позади себя я слышал выстрелы и не знал, по мне стреляют или нет.
Я нашел Наду и Камаля и сказал им только, что солдаты держат женщин в заложни-цах, чтобы заманить отца. Я велел им оставаться на месте и поджидать Джамиля и Омара на случай, если они вернутся. Встретимся все позже у Часовой башни. И поспешил спа-сать отца.
Глава пятнадцатая
Бассам эль-Бассам заверил хаджи Ибрагима, что честно торговал с греком-киприотом Хариссиадисом почти двадцать лет. Названная им плата за чартер до Бейрута - че-тыреста фунтов - вполне честная. Хаджи Ибрагим возражал против пункта назначения.
- Я только что вернулся из поездки в Газу, - сказал грек. - И не отправлюсь туда снова и за пять сотен. Египетский флот - на воде. Они расстреливают всех. Три дня назад они чуть не потопили судно с беженцами. Я сделал пять рейсов в Газу и обратно, и с меня довольно. Это слишком опасно. О доставке ваших в Бейрут я бы даже и не думал, но это мне по пути на Кипр.
- Но в Бейруте у нас и родственников нет, - сказал Ибрагим.
- У вас будет более безопасный берег, и я вам предлагаю хорошую плату за шестьсот человек. Да или нет?
- Хариссиадис дает тебе шанс, - заверил Бассам.
Карман у него был не столь пухлый, как он надеялся. У него было только сто во-семьдесят фунтов. Семьсот пропали с посещением банка Барклая и столько же - оттого, что не явился Фарук. Ибрагим развел руками.
- Сумасшествие. Не знаю, зачем я уехал из Табы. Бейрут. Что такое Бейрут? Сколько у меня времени, чтобы добыть деньги?
Видно было, что грек разочарован. Дело ему представили так, как будто нужная сумма у хаджи Ибрагима уже на руках.
- Здесь перемирие нарушено. Бои ширятся. Кто знает, не будет ли резни в Яффо? Ты знаешь? Бассам знает? Никто не знает. Попробуем. Двадцать четыре часа.
- Завтра, - сказал хаджи Ибрагим. - Плачу половину, когда мои люди будут на бор-ту, и другую половину, когда они прибудут в Бейрут.
Грек отрицательно покачал головой.
Ибрагим вынул из кармана пачку денег и положил ее на стол.
- Это все, что у нас есть, - сказал он.
- Сколько здесь?
- Чуть меньше двух сотен.
Хариссиадис сочувственно пожал плечами.
- Можно, я скажу тебе правду? Это будет стоить мне почти триста пятьдесят. Чтобы раздобыть команду для такого путешествия, мне надо платить двойную и тройную плату. - Он выхватил карандаш, быстро нацарапал, кусая губы, и вздохнул. - Триста двадцать пять я теряю на этом, поверь мне.
Хаджи Ибрагим полез под одежду, вынул два свертка и положил их на стол, затем один из них развернул - это была пятикилограммовая плитка гашиша. Хариссиадис от-щипнул уголок пальцами, понюхал и приложил к губам.
- Двадцать, - сказал он.
- Ты грабитель, - заметил господин Бассам.
- Они в Ливане эту штуку обнаруживают. В Афинах я смогу продать это, может быть, за тридцать.
- Двадцать, - согласился Ибрагим.
- Что еще у тебя есть? - спросил грек.
Ибрагим указал на другой сверток. Его развернули, и в нем была самая великолепная вещь Ибрагима - украшенный драгоценностями кинжал, сделанный около трех столетий назад.
- Я не знаю, настоящее это или утиль.
- Это сокровище, - сказал Бассам. - Это стоит сотню или две.
Хариссиадис осмотрел кинжал.
- Двадцать, и я рискну.
- За столько не могу отдать, - сказал хаджи Ибрагим. - Пожалуй, я оставлю его себе. Я берегу его для особого случая.
