Всеволод Ревич - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 28 (1983)
Разведчик вошел в рубку и бросил взгляд на навигационные приборы. Отклонений от курса нет.
Он вспомнил, как после спасения пилота с ракеты он долго и безуспешно пытался разобраться в ее обломках. Насколько легко было спасти пилота (если, конечно, то, что он сделал, действительно спасло его), насколько легко было доверить жизнь пилота системам жизнеобеспечения корабля Разведчика и автоматическим приборам гипотермической камеры, настолько трудными, да что там, почти безнадежными представились ему вначале попытки обнаружить среди покореженных механизмов непонятного назначения те, чужие навигационные приборы. И все-таки в конце концов он сумел определить, откуда прилетел чужой звездолет! Неясным оставалось только, как смогли эти, казалось бы, примитивные ядерные двигатели справиться с таким расстоянием: ведь планета, где они встретились, была ненамного дальше от Двойного Солнца Разведчика, чем от родины чужестранца.
Экран локатора, подсоединенного теперь к навигационным приборам, показывал только два цвета — черный и оранжевый. Если бы он воспроизводил цвета звезд, какими они были на самом деле, то на экране возникла бы типичная картина эффекта Допплера и звезды расположились бы по спектру концентрическими кругами в фокусе экрана. Но экран фиксировал только самое важное, ведь на него проецировались не все звезды, а только те, что были нужны для ориентации в космическом пространстве. И главное, неизменно остававшееся в центре экрана, — цель.
Засыпая, Разведчик подумал, что хорошо было бы все же увидеть во сне светлый город с башнями у моря, Солифь и друзей, морской берег, ярко освещенный двумя горячими бело-голубыми солнцами. На таком расстоянии и Двойное Солнце предстало бы здесь, на экране, обычным оранжевым кружком. И пусть он опять, проснувшись, забудет свой сон, может, это и хорошо, но ему так хочется его увидеть!.. Ведь он знал; символическое изображение локатора на этот раз почти соответствовало действительности. Оранжевый кружок в центре экрана не был бело-голубым горячим Двойным Солнцем, это была одинокая, кроткая, желтая звездочка на краю Галактики…
Разумеется, такое описание звездолета страдает неполнотой, но старик, следящий за порядком в этом зале, всегда рассказывает о корабле только так или почти так. Что же касается технических подробностей, то вам лучше всего предварительно заглянуть в каталог, потому что спрашивать об этом старика не имеет никакого смысла. Так или иначе, он все равно свернет на историю о Звездном Соне. Большую часть этой истории он, надо полагать, сочинил сам — ведь, как известно, астронавт-инопланетянин умер вскоре после того, как корабль вошел в пределы Солнечной системы. Умер он, по всей вероятности, от истощения, так как на последнем этапе полета он спал, почти не просыпаясь, и не принимал пищи.
Про это старик на рассказывает, хотя кто угодно может прочитать об этом в "Отчете Комиссии по расследованию". Я не знаю, почему он не упоминает многих достоверных фактов, и уж тем более не понимаю, зачем он вместо этого рассказывает подробности, явно вымышленные. Опять же, чего ради он столь неуклюже дополняет «Отчет» преувеличенно драматизированными деталями? Говорят, он сам был когда-то космонавтом. В то время таких, как он, называли чудаками. Одни из них летали по привычным маршрутам к ближним планетам, что считалось — да и вправду было — скучным занятием. А другие ну, таких было немного — были звездолетчиками, транжирившими, по общему мнению, свои собственные жизни и общественные средства. Мне не удалось выяснить, к какой их этих двух категорий принадлежал старик, но, вероятнее всего, к первой. Может, сейчас, когда общественное мнение переменилось, он таким вот образом хочет взять реванш за пренебрежительное отношение к его профессии, так сказать, задним числом добиться признания? Но и это не может объяснить до конца его странной любви к этому звездолету. А она порой принимает просто болезненные формы, и удивительно, что дирекция музея все ему прощает. Вот совсем недавно он всыпал одному парню, который решил отвинтить какую-то деталь как сувенир и не подумал — если он вообще о чем-то думал, — что старик сможет полезть за ним в самые дальние уголки звездолета. А ведь полез, хоть у него и протезы вместо ног.
ПУБЛИЦИСТИКА
Всеволод Ревич. Мы вброшены в невероятность
К 60-летию выхода в свет романа А. Н. Толстого "Гиперболоид инженера Гарина"
Назвав в предыдущей статье1 «Аэлиту» «несравненной», мы не только отдали дань замечательному мастерству и фантазии Алексея Николаевича Толстого. Роман этот в ранней советской фантастике действительно не с чем сравнивать; у него не было жанрово-тематического окружения, не говоря уже о конкуренции по изобразительной части. Сам автор считал, что "в русской литературе это первый такого рода фантастический роман". "Гиперболоид инженера Гарина", второй роман того же жанра, написанный А. Толстым через два года после «Аэлиты», напротив, имеет довольно многочисленных родственников, даже по нескольким линиям.
Первая ниточка к нему протянулась от возникшей в первой половине 20-х годов весьма своеобразной литразновидности, смеси фантастики с детективом, которая именовалась несколько диковато звучащим на наш сегодняшний слух словосочетанием — "красный (или революционный) Пинкертон".
Нет ничего более легкого, чем с теперешних высот высмеять этот гибрид, который и впрямь не блистал высоким классом, но и сам был знамением времени, штрихом, ну, пусть не штрихом, штришком в многоцветной картине рождающейся советской литературы. Новая действительность, новый читатель требовали новых книг, и они появились, даже скорее чем можно было ожидать, но все же не сразу. Шли активные поиски, плодотворные и неплодотворные.
Наряду с выработкой нового предпринималась «подгонка» старых, испытанных образцов под требования дня: вероятно, самый быстрый способ ответить на запросы читателей. Отсюда и возник парадоксальный на первый взгляд лозунг "революционного Пинкертона". Для нас Пинкертон и пинкертоновщина стали нарицательным обозначением бульварщины, но в то время этот лозунг поддерживала, между прочим, «Правда», призывая создать увлекательную приключенческую литературу для юношества на таком необозримо богатом приключениями материале, как революция, гражданская война, международная солидарность трудящихся, борьба с зарождающимся фашизмом… Об этом свидетельствует М. С. Шагинян в статье "Как я писала "Месс-Менд".
На призыв, или, как тогда любили говорить, на социальный заказ, откликнулись многие литераторы. Далеко не всегда опыты этого рода были удачны, даже если они принадлежали весьма уважаемым перьям. Но литература была молода, и писатели были молоды, они охотно брались пробовать свои силы на чем угодно, здесь был момент литературной забавы, даже озорства. Мы имеем любопытное свидетельство Льва Успенского о том, как они с приятелем сочиняли в те годы подобный роман: "Ни разу нас не затруднило представить себе, что было там, во мраке чернильной ночи: там всегда обнаруживалось нечто немыслимое. Мы обрушили из космоса на Баку радиоактивный метеорит. Мы заставили "банду некоего Брегадзе" охотиться за ним. Мы заперли весьма положительную сестру этого негодяя в несгораемый шкаф, а выручить ее оттуда поручили собаке.
