Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)
- Кто?..
- Я же говорю, какой-то Розенберг. Если мне удастся разыскать его...
- Что значит - разыскать?
- Месхишвили уже лет сорок о нем ничего не слышал...
- Та-та-та! Это, пожалуй, потруднее, чем найти клад, - сказал я, мысленно повторяя про себя фамилию Розенберг и вспоминая письмо Мамаду Диопа. Неужели простое совпадение?.. Впрочем, Розенберг - распространенная фамилия.
- Но есть и другой путь, - сказал Петя.
- Розенберг! - перебил я. - А что вы еще о нем знаете?
- Ничего. Месхишвили до сих пор жалеет, что он загадочно исчез. Говорит, что это был талантливейший ориенталист. Погиб, наверное, в гражданскую войну.
- Любопытно. А что за другой путь?
- Месхишвили сказал, что в Москве, в архиве Вахтанга Шестого, есть документы, относящиеся к торговому дому Хачапуридзе.
- Н-да. И все-таки вам лучше заняться дипломной работой, Петя, - сказал я. - Поверьте мне. И зачетами тоже.
- Придется, - вздохнул Петя. - Но архив Вахтанга я все-таки просмотрю. Там есть опись документов на русском языке, а отдельные странички кто-нибудь переведет...
Вторичное появление Розенберга на нашем горизонте не произвело впечатления на Березкина.
- Опять гадание на кофейной гуще, - сказал он.
Давай не спеша заниматься Африкой, а на всяких Хача-пуридзе или Розенбергах поставим крест...
- Я бы только обратил твое внимание на два момента. Во-первых, теперь нам ясно, что у Хачапуридзе имелись основания волноваться. И не зря он упрашивал сына поскорее вернуться - он хотел передать ему какие-то секретные сведения. Значит, хроноскоп сработал точно... Во-вторых, один из Розенбергов имеет все-таки некоторое отношение к Африке - он пытался похитить Белого Мыслителя в Касабланке...
- Согласен, что один из Розенбергов имеет отношение к Африке. Но не к шестнадцатому столетию, - упрямо сказал Березкин. - И хватит с нас путаницы. Не морочь ни себе, ни мне голову. Отправляйся-ка, хоть мысленно, в Сахару.
Мне далеко не сразу удалось переключиться на мысленное путешествие через Сахару, но размышления о последнем письме Мамаду Диопа, о Касабланке невольно вызвали у меня воспоминания и о других портовых городах Марокко, которые мне довелось посетить, - о Рабате, Сале, например.
Я думаю, что венецианские, или генуэзские, или мар-сельские купцы, торгуя в средние века с Марокко, пользовались главным образом ее средиземноморскими портами, но совсем не исключено, что заходили они и в атлантические - в Сале, в Рабат... Первый из них был основан еще карфагенскими мореплавателями, а второй, много позже, берберийскими военачальниками из династии Аль-мохадов. К тому времени, которое нас интересует, эти города уже были близнецами: их разделяла лишь неширокая река Бу-Регрег...
Вторично - уже в собственном воображении - поднялся я на башню Хасан, что царит над Сале и Рабатом. С ее верхней площадки открывается великолепный вид на развалины крепости Шелла, на долину реки, на оба города - они необыкновенно красивы сверху, особенно их белокаменные европейские кварталы с пальмами на тротуарах, возникшие уже в нашем веке... Впрочем, европейские кварталы мне не нужны. Я хочу увидеть Рабат и Сале такими, какими были они в конце шестнадцатого столетия, когда неведомый мне купец привез из Венеции в Марокко - все равно в какой ее порт - Белого Мыслителя.
Задача моя не так трудна, как может показаться: древний облик городов и страны можно восстановить по многочисленным еще в Марокко приметам старины.
Паруснику, подходившему к устью реки Бу-Регрег, прежде всего открывалась могучая крепость Казба, возвышающаяся на крутом обрыве к океану. Стражники, не отходя от пушек, внимательно следили за приближающимся кораблем, и весть о его прибытии передавалась в порт... Все крупные приморские города Южной Европы имели в портах североафриканского побережья своих консулов, и, надо полагать, венецианский консул встретил корабль, идущий под флагом его родного города.
Я глубоко убежден, что среди купцов, находившихся на венецианском корабле, был и купец-араб - только он мог доставить Белого Мыслителя в Дженне. (Предположение же, что его могли перепродавать из рук в руки настолько неприятно мне, что я заранее отказываюсь от него).
Итак, купец сошел на берег. Ему не требовалось подниматься на верхнюю площадку башни Хасана для того, чтобы бросить с высоты птичьего полета взгляд на свою страну - он слишком хорошо знал ее.
Поэтому араб-купец равнодушно миновал невольничий рынок, что раскинулся у самой башни (к колоннам недостроенного дворца там приковывали черных и белых рабов), и исчез в узких пыльных, прокаленных солнцем улицах города, заполненных мелкими торговцами, солдатами, нищими, муллами, среди которых робко пробирались женщины в густых паранджах, сделанных из конского волоса...
Наш купец, конечно, посетил знакомых марокканских купцов, с которыми имел давние деловые связи, и они степенно беседовали - не торопясь выкладывать все, что знают, - сидя на дорогих коврах, сотканных руками маленьких девочек. (Я сам видел в крепости Казба, утратившей ныне всякое военное значение, ковродельческий кооператив, в котором работают девочки, начиная с трехлетнего возраста: их маленькие гибкие пальчики тоньше и лучше, чем пальцы взрослых, наносят цветные узоры на белую канву ковра)... Только что прибывший купец - а мы допускаем, что конечной целью его был город Дженне, - разумеется, интересовался, не слышно ли чего-нибудь о подготовке караванов в Судан, в Дженне или Тимбукту, и получил от компаньонов исчерпывающие сведения...
Транссахарские караваны, очевидно, комплектовались во внутренних районах страны, и купец наш отправился в Фее, столицу и крупнейший торговый и культурный центр Марокко. В шестнадцатом веке Фее уже вступал в период упадка, но это был еще огромный город с населением в несколько сот тысяч, с мощными крепостными стенами, с шумными многолюдными рынками, знаменитым старинным университетом - некогда в нем учился будущий Лев Африканский.
Заплатив пошлину, наш купец миновал городские ворота и вновь смешался с толпой, - думаю, он стремился поскорее укрыться в надежном доме, адрес которого ему дали в порту друзья.
Мне трудно определить степень опасности, которой подвергался наш купец, но, во всяком случае, она существовала: Коран категорически запрещает скульптуру, живопись с изображением человека или животных; всякие попытки изобразить себе подобных расцениваются как соперничество с Аллахом и сурово караются фанатиками-мусульманами.
Купец же - не забудем этого! - скрывал под своими широкими одеждами Белого Мыслителя. Кстати, много повидавшие на своем веку купцы отличались в те времена подчас более широкими и вольными взглядами на религию, чем прочие смертные.
