Алекс Гарридо - Акамие, или Любимая игрушка судьбы
Ханис вышел из юрты сразу, как только позвал его Эртхиа. За ним, чуть погодя, появилась Атхафанама, то ли виновато, то ли с жалостливым любопытством поглядывая на брата. Вместе они пошли к юрте Аэши, Эртхиа на ходу все порывался сообщить им новость, но все махал рукой, не в силах вместить в слова ошеломляющие изменения в их общей судьбе.
Растерянный Аэши вынырнул на его зов из юрты, затягивая на ходу шнурок, поддерживающий штаны. За пологом слышались смешки, и смущенное, и раздасадованное перешептывание.
- Ты что? - ворчливо удивился Аэши, но тут же опомнился. - А-а! Что так долго, брат? И где она?
- Кто? - опешил Эртхиа, за радостью забывший, что новая жена его уведена у анды. И прежде, чем он успел сообразить, на площадку между юртами вылетела разъяренная Ханнар, волоча за руку испуганную Рутэ-та, растрепанную, босую.
- А, Урмджин? Ты уже знаешь? Я тоже! Вот, смотри, каковы братья из хайардов!
Она вытолкнула ничего не понимающую Рутэ на середину.
- Для тебя, думаешь, он старался?
Ханис кинулся к аттанке и оттащил ее в сторону.
- Что кричишь? Весь стан поднимешь! Что случилось?
И видя, что она набирает в грудь воздуха для нового крика, хорошенько встряхнул ее за плечи. Ханнар поперхнулась, закашлялась. Стряхнула руки Ханиса, уставилась ему в лицо бешеными глазами. Ханис перехватилее за локти и держал крепко, пока она не выровняла дыхания и не опустила глаз.
- Что случилось?
Тот же вопрос задал Урмджин-Аэши, тяжелея внезапным подозрением, и Эртхиа не сразу нашелся, что ответить. Отмолчался пока, подошел к всхлипывавшей от стыда Рутэ, подтолкнул к юрте.
- Иди, иди.
Она взвилась было в возмущении, но переглотнула, съежилась еще больше и бегом бросилась в спасительную темноту и уединенность войлочного дома. Атхафанама, охнув, побежала за ней.
Урмджину этого было достаточно. Невеста, обещанная ему андой, простоволосая и босая, по первому слову Эртхиа убежала и спряталась в его юрте. Что еще надо увидеть человеку, чтобы не задавать больше вопросов?
Тут и Ханнар снова вышла на середину решительным шагом, как на битву. С насупленными бровями, до побелевших косточек сжав кулаки.
- Вот. Слова, мне данного, не сдержал. Ладно. Но тебе, Урмджин, вдвое, вдесятеро против моего позор. Чего бы и ждать от хайарда? Как были для него удо имуществом, так и остались. Приглянулась ему девушка - вот и взял, невзирая на обещания и клятвы свои хайардские, лживые. Что скажешь, Урмджин? Давно ли вынул из уха серьгу с его именем? Думал, свободный ты? Рабом своим он тебя считает, как считал. Не веришь? На дела его посмотри! Почему бы не взять ему жену, не отнять у раба своего?
Кто не был рабом и не происходит из порабощенного, обездоленного народа, тот да не судит Урмджина!
Не стерпел бывший раб обиды от бывшего господина. Кинулся Урмджин в юрту и тут же выскочил из нее. Степным волком бросился на Эртхиа, который и заслониться не успел, и не придумал заслоняться от побратима. А у того в руке мелькнул длинный нож, блеснул и погас, погрузившись по рукоять в грудь хайардского царевича, которому великий повелитель Хайра ради его удачливости и отваги и ради красоты и мудрости брата его Акамие подарил свободу Аттана и Девяти племен.
Ханис успел подхватить царевича и бережно опустил на истоптанный снег. Поднял глаза и удивился: сколько людей уже толпилось на площадке, теснилось между юртами. И факелы в их руках, поднятые высоко, освещали столпом застывшую Ханнар, скорчившегося, как от боли, Урмджина и вытянувшегося на мокром снегу Эртхиа с ножом в груди, который вытащить - умрет сразу, а не вытащить - все равно умрет.
Люди расступались, теснясь, пропуская того, кому и не надо было просить уступить дорогу. В круг, очерченный молчанием, вступил старик. Двое молодых бритых жрецов, закутанных в серые плащи, новые, крепкие, вышли за ним и остановились за его спиной, опираясь на высокие посохи. Их босые ноги безразлично покоились в грязно-серой холодной жиже. Их лица были юношески гладки. Их глаза были горестно-равнодушны, как будто они видели и познали все судьбы этого мира и скорбь сделала их бесчувственными. Еще не истрепались их жреческие плащи.
Старик стал в середине круга, строго глянул на Ханнар, и она, и без того неподвижная, окаменела. Повернувшись к Урмджину, он ласково тронул его за плечо.
- Вот и скрепили кровью. Так?
Урмджин застонал, повалился на колени перед стариком, потянулся ухватиться за полу его плаща. Старик отступил на шаг, сдернул плащ с плеч, широким взмахом расстелил на земле, провел над ним рукой. Обернувшись, кивнул молодым жрецам.
Те подошли с двух сторон и ловко устроили носилки из своих посохов и плаща старика, подняли хайарда и положили на них. Ни слова не говоря, старик повернулся и пошел прочь, а его ученики - за ним, унося мертвого Эртхиа. Левая рука его повисла, кровь, пропитавшая рукав, стекла по кисти, каплей тяжелой замерла в нерешительности на кончике безымянного пальца - и осталась так...
И все смотрела вслед Ханнар, и видела, что капля висит и не срывается, а если сорвется - все, конец, но не сорвалась капля, не упала в холодный снег...
Из толпы пробилась Атхафанама, встала перед Ханнар, плюнула ей в лицо.
- Тебе бы родиться змеей! Ты украла чужого мужа и погубила своего.
И Ханнар ничего не ответила ей.
Кто-то бы, дожидаясь рассвета, и озяб, неподвижно сидя верхом на спокойном коне, только не ашананшеди. Конь был хорош, да не тот, не Ут-Шами. Дэнешу было словно бы стыдно, что он доволен новым конем, хотя сам и растил его, как запасного, и учил, и воспитывал. И конь был - хорош. Но не Ут-Шами.
Сам готовый в любую минуту умереть ради того, что считал своим долгом, Дэнеш не мог еще примириться с потерей любимого друга.
Этот тоже был мышастый. Дэнеш любил мышастых коней, как ни трудно было найти их среди золотых, вороных и белых бахаресай. Одного на тысячу можно было считать мышастых в оазисах Бахареса, а кто считает бахаресай тысячами? Но, когда отправлялся со своими в оазисы, минуя караван-сараи и пересекаясь с караванными тропами только у колодцев, избегая встреч с львиными стаями, нередко нападавшими на караваны и путников в тех местах, Дэнеш упрямо выискивал и высматривал себе молодых долговязых коньков излюбленной масти, чтобы увести их из под носа ревниво стерегущих свое добро кочевников приморских пустынь.
Этот мышастый был длинноног, поджар, как борзая, хвост имел длинный и тонкий и был украшен рыжеватыми пятнами на лукавой морде, за что, по масти, и звался Мухортым. Так звали чудо-коня в дивной сказке, которую из вечера в вечер выпрашивал маленький Дэнеш у неразговорчивой бабушки. Все женщины ашананшеди были неразговорчивы, потому что не с кем бывало и поговорить, когда муж появлялся в доме только залечить раны и зачать детей. И хотя еще при Ут-Шами было дано другому коню сказочное имя, а все казалось, что несправедливо отличал нового коня перед погибшим.
